Против меня вышел Сталь. Его я видела последние два года, но впечатление он на меня произвел. Действительно хороший мастер нашего дела, даже кодекс чести у него есть, в отличие от многих. Кроме меня и Тениана остались Кинжал, Агония и Лис, который был просто смертельно бледен. У него на лице, к моему величайшему изумлению, проступили пепельные веснушки. Зеленые глаза стали полыхать, как у Тениана в темноте. Сегодня он впервые увидел настоящую жестокость, не ту, повседневную, а жестокость Схода, и она его поразила его, как ребенка, впервые увидевшего дело рук Госпожи Смерти. Даже выражение лица у него было, как у ребенка. Меня потянуло подойти к нему и сказать, что все это кончится, но не подошла, потому что он должен привыкнуть к этому сам, иначе он сойдет с ума.

Я пошла к своему противнику, который явно с нетерпением ждал, когда мы начнем. Когда я проходила мимо Тениана, то он пожал мне руку, поддерживая. Этот простой жест немного поднял мне настроение, и я почувствовала себя на десятую долю процентов лучше, чем чувствовала.

Я стала напротив Стали, глубоко вздохнув и выдохнув. Я чувствовала, как мелко дрожат мои руки, и быстро бьется сердце, словно хочет выпрыгнуть из моей груди и убежать подальше от этого жуткого места, больше сюда не возвращая. Но я буду сюда возвращаться вновь и вновь до тех пор, пока не умру. Калекой я никогда не буду, потому что когда утрачу способность ходить или двигаться, то ударю себя стилетом в сердце, даже если еще не узнаю, кем я являюсь. Все поймут то, что я сделала, и никто не упрекнет меня в том, что я струсила. На самом деле, трусость — это боязнь встретиться с Госпожой Смертью, увидеть ее ласковые и древние глаза, пойти за ней, ощущая непривычную легкость.

Никогда еще я не была так испуганна и взволнована, потому что знала, что, возможно, больше не смогу никогда увидеть этот мир, вновь оказаться в объятиях Тениана, услышать, как он поет, вкладывая всю свою душу в песню. Мое сердце судорожно сжалось и пропустило один удар. Нет, с такими мыслями нельзя начинать поединок. Я постараюсь выжить хотя бы ради того, чтобы узнать, кто я, и вновь оказаться в объятиях своего главы. Со стороны может показаться, что я люблю Тениана, но это не так. Это нечто большее, как я уже говорила. У главы есть та, которую он любит больше всего на свете, любит, не как жизнь, мы, убийцы, прощаемся с ней тогда, когда вступаем на тропу нашего ремесла, он любит ее, как свою сущность.

Я вынула свои мечи из ножен с шипением рассерженной змеи и встала в стойку, готовая к бою. У меня появилось какое-то леденящее спокойствие, которое позволило мне сохранять трезвость ума.

— Начали, — сказал Судья.

'Начали' отдалось в моей голове, как похоронный колокол. Я, на всякий случай, мысленно попрощалась со своими ребятами. Даже не глядя на тех, кто еще может стоять, я знала, что у моих ребят сейчас такие лица, с какими прощаются с покойниками. Они, как и я, поняли, что сейчас будет летальный исход.

Сталь кинулся ко мне со скоростью молнии, и я едва сумела отклонить его атаки, отступив на два шага. Мой противник еще умудрился пнуть меня в живот так, что я услышала, как хрустнуло одно из моих ребер. И тут же адская боль пронзила меня. Я пропустила удар, который ранил меня в бедро. Эта боль заставила меня собраться. Так нельзя! Я перешла в атаку, и мои мечи мелькали, как молнии, к тому же я наносила удары ногами. Все, что происходило смешалось в одну сплошную линию и заволокло туманом, но единственным четким изображением было — мой противник, вернее, его залитое кровью лицо с жутким оскалом и сумасшедшим блеском в глазах. В какой-то момент, Стать допустил ошибку, а я, едва стоящая на переломанных ногах, сделала подсечку, повалив его, и, упав на него, принялась его душить. Противник был сильно ослаблен, как и я, поэтому он не долго сопротивлялся и потерял сознание. А следом за ним я, погрузившись в такую уютную темноту, в которой исчезли боль и усталость, что мне больше не хотелось уходить из нее. Мелькнула даже мысль, что я умираю, потому что согнулась в последний раз в кровавом кашле, и блаженство поглотило меня без остатка. Я вспомнила, что некоторые говорят об этом состоянии, когда умирают. А я умираю…

Темнота…. Она окружала меня, подобно теплому одеялу, и мягко, но крепко меня держало, не позволяя мне выбраться. Я умерла или нет? Даже не знаю, какой вариант мне больше нравится. С одной стороны мне больше не хотелось чувствовать боль, а с другой — мне еще хотелось узнать кто я, и увидеть своих ребят. Я знала, что они немного погорюют обо мне, когда я умру, но потом забудут обо мне, как о предыдущих. Конечно, они будут помнить обо мне, как о достаточно хорошей убийце и, о как 'невесте' знаменитого князя Илэриана, но и все. Возможно, Тениан будет скучать по нашим посиделкам, но мое место займет кто-нибудь другой, скорее всего, это его возлюбленная.

Меня стало тянуть вниз, одолевать какая-то дремота. Я охотно ей подчинилась, выбрав первый вариант, в котором умираю, но внезапно властный жесткий мужской голос рявкнул мне прямо в ухо:

— Дура! Не смей умирать!

— Почему? — вяло спросила я, отбиваясь от невидимых рук, которые хватали меня за руки-ноги, не позволяя мне опускаться в такую манящую темноту, — я хочу встретиться с Госпожой.

— Потому мы, твоя Семья, ждем того момента, когда ты вновь окажешься вместе с нами, плачущая флейта, — от его слов и такого заботливого голоса мне почему-то так тепло, как будто солнце заглянуло мне в душу.

— Семья? — от этого слова, которое я произнесла с совершенно другим тоном, не таким, каким говорила о высшем ранге, как о семье, а с большой буквы. Мои губы сами произнесли следующее, я просто не успела подумать об этом, как будто кто-то другой внезапно появился вместо меня, — а Родители? Они меня еще…ждут?

— Конечно, глупенькая, Они никогда не забудут нас, — усмехнулся голос, — ты…

— А ты еще любишь меня? — перебила я его, сама удивляясь тому, как посмела перебить этот голос.

— И буду любить, Алувьен. Флейта…

— Что? — спросила я после долгого молчания.

— Ты хочешь вернуться?

— Да.

Я почувствовала, как те невидимые руки обхватили меня, прижали к сотням грудей, поднимая вверх, к внезапно возникшему свету. Не знаю, что это такое было, но у меня на душе стало так тепло, как будто там оттаял огромный айсберг, и теплая вода обмывает мое сердце, как ласковые волны океана. Каким-то чувством я знала, что эти руки, которые продолжали нести меня навстречу свету, принадлежат тем, кого я знаю и люблю, тем, кто любит меня. Это осознание еще больше согрело мою душу, и сама, уже без помощи этих рук, полетела навстречу все ярче горящему свету. Вот только, если бы я знала, что меня ждет по прибытию в сознание, ни за что бы не вернулась.

Я очнулась в своей комнате. Все мое тело болело так, как будто меня пинали, по крайней мере, часа так три без перерыва. Я попробовала пошевелить рукой, но боль в ней заставила меня передумать. Это означало, что она сломана. Так, и что у меня еще сломано? Два ребра, отбиты почки, в кости правой ноги трещина, поцарапано легкое, рука сломана, вторая сильно ушиблена, зубы все на месте, нос, челюсти целы, в боку и на бедре достаточно широкий порез. В общем, все довольно хорошо. Вот только, как обстоят наши дела?

Тихо скрипнула дверь. В комнате было достаточно темно, поэтому я не видела, кто вошел. Я попыталась сказать, но ничего не получилось.

— Кто? — удалось произнести мне с шестой попытки. Мои губы треснули, и из них потекла кровь. Я сухим языком слизнула ее.

— Я, — радом со мной на кровать осторожно присел Тениан, — тебе что-нибудь принести?

— Лучше скажи, мы выиграли?

— К счастью, да, — криво улыбнулся Смерть, и я заметила, что его лицо все в синяках ссадинах, а нос распух так, что стал похож на картофелину, но это не портило его красивое лицо, — ты молодец, выиграла.

— Правда? — несказанно обрадовалась я, но ту же подозрительно переспросила, — ты меня не обманываешь?