— Так и знай, — говорит она, — если плохо меня перенесешь, будешь выпорот, если не что-нибудь похуже.

— С радостью пойду на такой риск, — сказал он и вступил в самую лужу.

Она всячески выражала свое недовольство тем, что он ее понесет, но все-таки устроилась у него на спине. Заковылял он еле-еле на двух костылях и, дойдя до середины лужи, зашатался из стороны в сторону.

Она просила его поднатужиться:

— И если ты свалишь меня в лужу, тебе несдобровать.

Идет бедняга дальше, напрягая все силы. Лезет он вон из кожи и почти добрался, наконец, до сухого места. И тут он споткнулся и растянулся: ее-то успел сбросить на сухое место, а сам упал в лужу, только руки торчат. И тянет он, лежа, к хозяйке руки, и все никак не уцепится ей за платье. Тогда он схватил ее колено и выше, за голую ляжку. Она вскочила и стала ругать его, говоря, что, мол, не жди ничего хорошего от этих скверных нищих:

— И тебя бы стоило как следует отколотить, если бы не твое убожество.

Тогда он сказал:

— Не всякому повезет. Я-то хотел сделать тебе добро и надеялся на подаяние, а получил от тебя только брань и угрозы и ничего больше.

И он вел себя, как если бы опечалился всей душой. Многих он разжалобил, но она говорила, что это пройдоха, каких мало. Но так как многие за него просили, она взяла свой кошелек — а в нем было много золотых монет, — вытряхнула монеты и сказала:

— На, держи, старик. Нехорошо будет, если ты не получишь сполна за то, что я тебя обругала. Но теперь ты получил все, что заработал.

Он подобрал золото и поблагодарил ее за доброе дело. Спес пошла в церковь, и там было множество народу. Сигурд повел дело с большим напором и потребовал, чтобы она очистилась от обвинений, которые он ей предъявляет. Она отвечает:

— Меня нисколько не заботят твои обвинения. И какого это человека ты, по твоим словам, у меня видел? Ведь у меня часто случается быть одному или другому славному мужу, и я не стыжусь этого. Я готова поклясться в том, что ни одному мужчине я не давала денег и ни один не касался моего тела, кроме моего мужа, да еще этого нищего, который положил грязную руку мне на бедро, когда переносил меня сегодня через лужу.

Многие согласились, что этого достаточно для полной клятвы и что пусть нищий и обошелся с нею неподобающе, это никак не может ее запятнать. Она сказала, что ей следовало упомянуть все, что было. После этого она дала клятву, слова которой были только что приведены. Многие говорили, что она подтвердила пословицу: клятва все покроет[Пословица подразумевает, что поклясться можно в чем угодно, так как невозможно все оговорить в клятве.

]. Она сказала, что всякий мудрый человек убедится, что тут не было никакой задней мысли. Тогда ее родичи стали говорить, что было бы большим унижением для родовитой женщины оставить без возмездия подобную клевету, потому что жена, уличенная в прелюбодеянии, каралась там смертью. Спес попросила тогда епископа развести их с Сигурдом, потому что она-де не желает терпеть его наговоры. Родичи поддержали ее просьбу. И так, с их помощью и с помощью приношений, их с Сигурдом развели, и ему мало что досталось из их имущества. Заставили его покинуть страну. И все вышло так, как обычно и бывает: кто слабее, тот и гнется. Так он ничего и не добился, хоть и говорил правду. Спес достались теперь все их деньги, и она прослыла недюжинной женщиной. И когда люди поразмыслили над ее клятвой, почудилось им, будто не все в ней ладно, и подумали, что не иначе, как мудрые люди сочинили для нее слова той клятвы. Дознались люди и до того, что нищий, который ее переносил, был Торстейн Дромунд. Но Сигурд все же так и не отстоял своих прав, и о нем больше не рассказывается в этой саге.

Пока был самый большой шум вокруг этого дела, Торстейн Дромунд был в походе с варягами. Он там настолько прославился, что считали, второго такого героя и не бывало. Он был в большой чести у Харальда, сына Сигурда, потому что тот ценил свое родство с ним. И Торстейн, как думают люди, следовал его советам.

Вскоре после того, как Сигурда изгнали из страны, Торстейн посватался к Спес. Она с достоинством приняла сватовство и направила его к своим родичам. Те держали совет и решили единодушно, что ей самой и решать. Сочетались они браком и стали жить в добром согласии и в богатстве. Торстейн прослыл очень удачливым человеком: так он сумел выпутаться изо всех трудностей. Они прожили вместе два года в Миклагарде. А потом Торстейн сказал своей жене, что хочет он возвратиться в свои владения в Норвегии. Она сказала, что ему и решать. Тогда он продал свое имущество, и они получили много денег. Они выехали с добрыми спутниками и держали путь прямо в Норвегию. Родичи Торстейна встретили их обоих очень хорошо и скоро увидели, что Спес и щедра, и благородна. Вскоре все очень ее полюбили. У них были дети, и так они жили в своих владениях и радовались своему счастью.

Конунгом в Норвегии был тогда Магнус Добрый. Торстейн, не откладывая, к нему поехал и был хорошо принят, потому что он снискал большую славу тем, как отомстил за Греттира Силача. Люди больше и не знали тому примеров, чтобы за какого-нибудь исландца, кроме Греттира, сына Асмунда, отомстили в Миклагарде. Торстейн спокойно прожил десять лет с тех пор, как вернулся в Норвегию, и их с женою считали обоих достойнейшими людьми. Тут возвратился из Миклагарда конунг Харальд, сын Сигурда, и Магнус отдал ему пол-Норвегии. Некоторое время они оба были конунгами в Норвегии. Следующим летом скончался конунг Магнус Добрый, и конунг Харальд стал править Норвегией один. После кончины Магнуса конунга многие были опечалены, те, кто были ему друзьями, потому что все его любили. А от Харальда конунга всего можно было ждать, потому что он был суров и скор на расправу. Торстейн Дромунд состарился, но был все еще очень крепок. Так минуло шестнадцать зим со смерти Греттира, сына Асмунда.

Многие склоняли Торстейна к тому, чтобы явиться к Харальду конунгу и сделаться его приближенным, но он не соглашался.

Тогда Спес сказала:

— Не хочу я, Торстейн, чтобы ты шел к Харальду конунгу, ибо у нас больше долг перед другим конунгом, и следует нам об этом подумать. Ведь мы уже на склоне лет и далеко не молоды. Но мы больше следовали своим желаниям, нежели христианским заповедям или требованиям справедливости. И я знаю, что ни родичи наши, ни богатство не освободят нас от этого нашего долга, если мы сами его не заплатим. Я хочу, чтобы мы изменили всю свою жизнь и, покинув страну, поехали к папскому двору, ибо верю, что это облегчит от греха мою душу.

Торстейн отвечает:

— Мне тоже знакомо все это, о чем ты говоришь. И надобно, чтобы ты сама решала те дела, которые послужат к нашему благу: ведь когда ты полагалась на мои решения, это бывало нам больше на пагубу. Пусть же все будет так, как ты захочешь.

Люди никак этого не ожидали. Было Торстейну уже шестьдесят семь зим, но он был еще крепок и бодр. Он позвал к себе всех своих родственников и свойственников и объявил им свои намерения. Мудрые люди их поддержали, но все-таки их отъезд казался всем большой потерей. Торстейн сказал, что нельзя знать наверное, вернутся ли они.

— Теперь я хочу поблагодарить вас всех, — говорит он, — за то, как вы управляли моим имуществом, когда я последний раз уезжал из страны. Я хочу вас теперь попросить, чтобы вы приняли имущество моих детей и их самих и воспитали их по своим понятиям, ибо я уже в таком возрасте, что нельзя сказать, возвращусь ли я или нет, даже если жив буду. И смотрите за всем, что я здесь оставляю, как если бы я никогда не вернулся в Норвегию.

Люди отвечали, что хорошо бы хозяйка осталась за всем присматривать. Тогда она сказала:

— Я уехала с Торстейном из своей земли и из Миклагарда и покинула родичей и добро, ибо хотела, чтобы у нас с ним была одна судьба. Теперь я обвыклась здесь, но не мила мне будет жизнь в Норвегии и в северных странах, если он уедет. Мы всегда жили в добром согласии, и никогда не случалось между нами розни. Вместе мы теперь и уедем, потому что многое мы с ним вместе изведали с той поры, как встретились.