Он взглянул на стол, словно тот тоже был частью зрелища человеческой жадности и глупости — и, конечно, решила Алекса, в каком-то смысле это было верно, — потом вздохнул.
— Честно говоря, — сказал он, — в детстве я считал эту комнату страшной, — теперь я просто нахожу ее угнетающей.
Они постояли немного у порога в неловком молчании.
— Немногие видели эту комнату, — наконец тихо проговорил он. — Вне семейного круга, хочу я сказать.
Она взяла его за руку:
— Я польщена.
Казалось, он долгое время обдумывал ответ, а может, просто не хотел ее отпускать. Откашлялся.
— Я чувствую, что… — начал он, но что именно он чувствовал, осталось неизвестным. Беззвучно, как призрак, возник дворецкий, выражение его лица возвещало, что даже Артур Баннермэн не может заставить главу Сити-банка ждать вечно.
— Я иду, Мартин! — фыркнул Баннермэн. — Проводи мисс Уолден к выходу. — Он подмигнул ей. — Запомните, это лучший способ обращаться с банкирами. Заставлять их ждать… Как мило было с вашей стороны посетить меня. Я получил истинное удовольствие.
Он мгновение постоял, возвышаясь над ней, держась за дверную ручку, словно желая сказать нечто большее.
— Джек ждет внизу, чтобы отвезти вас назад, — произнес он и открыл дверь. Она захлопнулась за ним, и Алекса услышала его голос, раскатистый и громкий даже через пару дюймов прочного дуба, приветствующий с извинениями исстрадавшихся банкиров.
Итак, при двух возможностях ей так и не удалось перейти за пределы формальной вежливости — у Баннермэна была замечательная способность ускользать от малейших признаков интимности.
Она надеялась, что понравилась ему, но чем больше думала, тем меньше была в этом уверена.
Голос в телефонной трубке был резок как у школьной учительницы.
— Я звоню вам по поручению мистера Баннермэна, — сказала женщина. — Мистер Баннермэн хотел, чтобы я спросила вас, не угодно ли вам быть его гостьей на попечительском балу в Музее искусств в следующий четверг.
Алексе почудилось, что она различает в голосе женщины легкую нотку разочарования. Вероятно, секретарша Баннермэна имела собственные соображения по поводу выбора спутницы своего шефа.
— Ну, я не знаю… — нерешительно сказала она. И правда, хочет ли она пойти с ним?
Голос на другом конце линии нетерпеливо заявил:
— Мистер Баннермэн выражал очень сильную надежду, что вы согласитесь. Конечно, если у вас уже есть приглашение, уверена, что он поймет…
По голосу женщины было ясно, что если мистер Баннермэн и поймет, то, конечно, не простит, равно как и она сама. «Почему я колеблюсь?» — спросила себя Алекса.
— Что ж, хорошо, — сказала она, стараясь, чтоб это не прозвучало слишком легко.
— Он заедет к вам на квартиру в семь сорок пять.
— Позвольте, я продиктую адрес.
— Спасибо, он у нас уже есть, — торжествующе произнесла женщина. — Всего хорошего.
И только повесив трубку, Алекса удивилась, как в офисе Баннермэна сумели так быстро узнать ее адрес — ее телефона не было в справочной книге и они не могли взять его оттуда. Потом поняла всю глупость этих мыслей. На месте Артура Баннермэна, решила она, можно получить все, что хочешь.
У Алексы было мало подруг — и, конечно, вовсе не было таких, кто знал бы, что надеть на свидание с Артуром Алдоном Баннермэном. Платья у нее были — ее образ жизни до встречи с Саймоном требовал облачаться в вечерние туалеты даже чаще, чем большинству молодых женщин, но некоторые уже вышли из моды, или были не того фасона, что подходит для вечера в Метрополитен-музее среди старух и дебютанток.
Она заглянула в магазин и купила журналы «Вог» и «Харперс Базар», но ни тот, ми другой не помогли, поскольку она не собиралась тратить три или четыре тысячи долларов на плиссированное платье от Мэри Мак-Фадден или блестящий наряд из роговых бусин от Билла Бласса. С сомнением она открыла «Манхэттен», полный фотографий, сделанных на роскошных приемах, где мог бывать и Баннермэн. Здесь, как и на страницах «Города и деревни», был целый мир незнакомых ей людей в шикарных нарядах, бессмысленно улыбавшихся в камеру: Меса Дадиани и мистер Коко Браун на Мемориальном балу в честь исследователя рака Слоан-Каттеринга, мисс Аманда («Бэйб») Салтонсталл и мистер Димз Ванденплас в главном бальном зале «Хелмси Палас Отель», мистер и миссис Барнс («Банни») Кэролл (приобретенный на Палм Бич загар и бледные несфокусированные глаза, похожие на яйца вкрутую, что подразумевало беспробудное пьянство) со своей дочерью Дайной (прямые соломенные волосы и нос, на имитацию формы которого простые смертные платят пластическому хирургу целое состояние) и мистером Расселом Редбанном Ридом II из фирмы «Крават, Суэйн и Мур» (до кончиков ногтей молодой WASP-юрист, его мальчишески привлекательные черты уже начали расплываться) на благотворительном обеде в честь Олимпийской конной сборной Соединенных Штатов, Тампа (Тампа?) Плаккет и ее жених, мистер Берк Гулд (она из Нью-Йорка и Хоб Саунда, он из Нью-Йорка и Дарк Харбор, Мэйн) с ключами от «Порше 911 Тарга», который она только что выиграла в качестве первого приза на благотворительном балу для младенцев, родившихся с наркотической зависимостью.
Изумрудное ожерелье победительницы выглядело так, словно на него можно было купить весь Южный Бронкс, вплоть до последней мамаши-наркоманки, профессия мистера Гулда была обозначена просто как «помощник Джона Дибодца и знаменитый яхтсмен». Это был не ее мир, но он не казался также и миром Баннермэна. Она обнаружила, как трудно узнать, что выбрать. Длинное платье? Или на три четверти? Черное или цветное? У нее были знакомые, которые могли бы помочь, но случилось так, что именно с этими женщинами она не хотела связываться — она давно старалась забыть о них и лелеяла надежду, что и они о ней забыли.
Наконец она набралась храбрости обратиться со своей проблемой к единственной знакомой ей особе, обитавшей в мире «Города и деревни» и «Манхэттена», хотя они и не были близки.
Миссис Элдридж Чантри была внушительной дамой, хорошо сохранившейся на шестом десятке (а может, не слишком хорошо на пятом, трудно было определить), которая недурно зарабатывала, декорируя жилища малозначительных богачей — по правде говоря, у нее хватало ума не связываться со знаменитостями, чтобы иметь гарантию, что ни одна из оформленных ею комнат не появится на страницах журнала «Пипл». Вкусы клиентов иногда приводили ее к Саймону для покупки картин, а еще чаще в поисках чего-нибудь более экзотического, вроде неоновой скульптуры. Сама она подобные вещи ненавидела — ее вкусам отвечал французский антиквариат восемнадцатого века и наброски импрессионистов, за которые и комиссионные, кстати, платили гораздо больше, но время от времени ей приходилось угождать фантазиям клиентов.
«Сестрица Чантри», как ее обычно называли, принадлежала к светскому обществу как по праву рождения, так и благодаря замужеству, но была также удачливой деловой женщиной. И только случай привел ее однажды утром в галерею, когда там была Алекса — обычно она вела дела с Саймоном, — но ясно было, что возможности нельзя упускать.
— Я даже пальто снимать не стану, — твердо заявила миссис Чантри, бросив единственный взгляд на полотна Бальдура. — Я бы не позволила клиенту купить такое, даже если бы от этого зависела моя жизнь. — Она плотнее закуталась в норковое пальто и содрогнулась. — Кошмар! Саймону должно быть стыдно.
Алекса редко в чем-либо разделяла мнение Сестрицы Чантри, но то, что касается картин Бальдура, тут она была с ней согласна.
— Мне они тоже противны, — сказала она. И обнаружила, что можно сделать отличный переход. — Однако мистер Баннермэн приобрел одну.
Сестрица Чантри вздернула выщипанные и нарисованные карандашом брови.
— Который Баннермэн?
— Артур Баннермэн.
— Артур? Он, должно быть, был пьян. Что он вообще здесь делал? Он давно уж нигде не появляется.
