Стерн откашлялся.

— Он оставил вам все, — сказал он. — Свое чистое состояние полностью.

Мгновение она молчала, онемевшая и окаменевшая. Если бы Стерн сказал — миллион долларов, или два, или пять миллионов, она бы удивилась, однако такие суммы она могла себе представить, но «чистое состояние полностью» было за пределами ее воображения, богатство, настолько огромное, что оно было в тягость самому Артуру. И что значит «чистое»? — спросила она себя.

— Объясните мне, — тихо попросила она, стараясь говорить по возможности спокойно.

— Ну, начать с того, что вы — одна из самых богатых женщин в мире. «Чистое» в данном контексте означает вот что. Значительную часть состояния Баннермэнов составляют, конечно, трасты и фонды. Каждый из детей, к примеру, владеет значительным доходом, а у старой леди есть траст, оставленный ей отцом Артура. Фонд Баннермэна, насколько я знаю, существует независимо, и должны быть еще десятки подобных. Все остальное, за вычетом выплат друзьям, родственникам, учреждениям, слугам и так далее, является чистым состоянием.

— И каково оно, хотя бы приблизительно? — услышала она собственный голос.

Она была совершенно спокойна, но знала, что чувство это обманчиво — на самом деле она в шоке, как жертва несчастного случая.

— Весьма трудно сказать. Последние данные я читал во время сенатских слушаний при назначении Роберта послом. Роберт утверждал, что чистое состояние его отца примерно равно двумстам пятидесяти миллионам, но некоторые сенаторы говорили, что оно ближе к миллиарду. Подозреваю, что истина где-то посредине, однако многое зависит от того, как оценивать определенные формы собственности. Роберт занижал цену, сенаторы старались ее завысить. В любом случае, это огромное богатство. Вы вроде бы не прыгаете от радости?

Богатство. Богатство. Он все оставил ей, без каких-либо предупреждений или обсуждений. Почему? Она не понимала. Это совсем не то, что получить от того, кого любила, много денег, чтобы радоваться жизни или обеспечить себе покой. Это тяжкая ответственность, которой сам Артур во многом избегал в последнее десятилетие жизни, а неопытная, чуждая его семье женщина, тем более вряд ли сможет ее снести. Она обещала следовать его желаниям, но он никогда не упоминал о возможности передать ей контроль над состоянием — «Трестом», как он всегда называл его.

— Вам лучше прочесть письмо, — сказал Стерн. — И не смотрите так мрачно. Случаются вещи и похуже.

Алекса вытерла глаза — она была почти в слезах. Положила перед собой письмо, написанное знакомым почерком — ей не нужен был эксперт, чтобы определить подлинность, — моргая, пока затуманенное зрение не прояснилось. Одинокая слеза упала на страницу, размазав чернила в конце какого-то слова. Она снова моргнула и стала читать.

Дражайшая Алекса,

я пишу это короткое послание в надежде, что ты никогда его не прочтешь. Верю, что мы вдвоем проживем долгую и счастливую жизнь и, ежели Бог даст, у меня будет достаточно времени, чтобы совершить все необходимые изменения, связанные с моим состоянием и твоим положением в нашей семье. Почему бы нет? Мой дед дожил до 95 лет, отец до 84. Моей матери 86 лет, и она, как ты вскоре убедишься, все еще крепка душой и телом — возможно, слишком крепка! Однако никто не знает будущего, и я не буду чувствовать себя спокойно, если не положу на твой счет определенные средства. Ты найдешь здесь мое новое завещание, составленное в спешке. Причины, по которым я написал его, ниже я изложу подробнее, вместе с инструкциями для тебя. Не говоря уж о том, что я надеюсь — будет полно времени, чтобы не только объяснить тебе, что я задумал по части распоряжений в Тресте и твоей роли в этом, но также убедить мою семью — которая скоро станет и твоей — принять мою волю. Если я умру, следуй моим инструкциям в сочетании с твоим здравым смыслом, которого у тебя гораздо больше, чем ты знаешь сама. Но если тяжесть будет для тебя слишком велика — а это весьма возможно — сбрось ее! Из всех людей я лучше всех способен понять тебя, и простить.

С любовью, Артур.

Р. S. Если возникнут какие-то неприятности с Робертом, немедленно пойди к Бакстеру Троубриджу — но только в экстренном случае. Он объяснит.

ААБ

Она немного подержала письмо, затем подвинула его Стерну, который медленно прочел его, хмурясь, будто расшифровывал некий древний иероглиф.

— У него всегда был такой почерк? — спросил он. — Очень трудно разобрать.

— Обычно немного яснее. Но не очень. Знаете, он от природы левша, и его мать приложила все усилия, чтоб он выучился писать правой рукой. Поэтому он всегда принуждал себя к этому. Наверное, оттого его почерк выглядит так странно.

— Типичная для Баннермэнов история. Никогда не следуй природе. Если можно, я бы хотел получить еще несколько образцов его почерка.

— Уверена, что смогу их найти, но зачем?

— Противная сторона может попытаться доказать, что любое ухудшение его почерка есть следствие ослабления его рассудка — что он был в замешательстве, или болен, или пьян, или, может, даже получил микроинсульт, когда писал новое завещание — кто знает?

Она была потрясена.

— Но это неправда!

— Правда — это не довод. Важно то, что можно доказать. Позвольте мне говорить прямо. Судья займет крайне скептическую позицию в отношении умственного состояния мужчины на шестьдесят пятом году, который женится на молодой девушке и в последнюю минуту черкает ненатаризированное завещание, решительно меняющее судьбу огромного состояния. Нам нужно доказать, что он был в здравом уме и твердой памяти — короче, что он действовал сознательно. Он упоминает другое письмо, которое собирается написать и, предположительно, положить для вас в сейф. По вашему мнению, он написал это письмо?

На миг она задумалась.

— Не знаю… Должно быть, у него не было времени… — Она ощутила внезапную ошеломляющую печаль.

— Разумеется. — Стерн сочувственно кивнул.

Она вцепилась в письмо Артура, не желая расставаться с ним.

— Мне нужно забрать письмо, — сказал Стерн.

Алекса искоса посмотрела на него.

— А что, если я порву его? И завещание?

— Не думаю, что это следует делать. И не думаю, что вы это сделаете. Вы можете отстраниться от всего, и я верю, что вам этого хочется. О да, дорогая, вы убедили меня, а я не тот человек, кого легко убедить. Я понимаю ваши чувства. Это тяжкая ноша, без всякой перспективы и с малой отдачей, и вы ничего не выиграете, кроме огромной кучи денег, которых вы в действительности не хотите — гораздо больше денег, чем кому-либо нужно или может доставить радость. Но он хотел, чтоб вы их приняли. Это была, не побоюсь быть велеречивым, его последняя воля, насколько мы можем определить. Если он не страдал умственным расстройством — а вы уверяете, что нет — не думайте, что можете это игнорировать. Вы не можете просто притвориться, что он никогда не писал письма, которое вы держите, ни завещания. А раз так, то рано или поздно, вы горько пожалеете. В любом случае, даже если мы все сожжем, вам все равно предстоит борьба не на жизнь, а на смерть.

Он откинулся в кресле и прикрыл глаза.

— «Закон об имуществе, денежном обеспечении и трастах, 5–1, 1. При отсутствии предварительного соглашения между супругами, тот из супругов, кто здравствует, наследует из состояния усопшего, если это не оговорено завещанием, ту минимальную часть, которая оговорена законом». — Он перевел дыхание. — Это в современной терминологии то, что ранее в гражданском праве называлось «вдовья доля». Если отбросить юридическую шелуху, то, по законам штата Нью-Йорк, когда у усопшего имеются здравствующие дети — как в данном случае, — то здравствующая супруга наследует половину чистого состояния. Поэтому, даже если вы решите порвать завещание, чего я вам, как представитель закона, не позволю, потому что это уголовное преступление, вам все равно полагается половина чистого состояния, и вы можете быть чертовски уверены, что Баннермэны станут жестоко за него сражаться.