Две ярких вспышки отразились в зеркале на стене и исчезли.

— Машина, — к ее облегчению сказал Роберт. — Наверное, приехали ваши друзья. Нам лучше уйти.

Она кивнула. Задалась вопросом, не страдает ли она клаустрофобией — хотя для этого дом был не настолько мал. Однако они с Робертом, казалось, полностью заполняли его, словно были великанами.

Алекса пошла к двери, пока Роберт опускал штору. На фоне крошечной мебели он выглядел до жути большим.

— Не думаю, что за последние тридцать лет здесь бывал кто-то, кроме слуг. Типичная баннермэновская глупость, вроде дедушкиного чайного домика — я покажу его вам завтра.

Он открыл перед ней дверь и выключил свет, но не раньше, чем она краем глаза заметила прямо за ним, на полке между двумя куклами — одна в викторианской ночной рубашке, другая в кружевном вечернем платье, обе с широко распахнутыми фарфоровыми глазами той же пугающе яркой синевы, как у Баннермэнов, — набор не слишком уместных здесь предметов: новейший мощный бинокль ночного видения защитной окраски, диктофон, и две пачки «Голуаз» рядом с пепельницей, полной окурков.

Линкольн Стерн взирал на нее с высоты своего роста, заложив большие пальцы за подмышки жилета, пока расхаживая по комнате, в точности, как если бы она была враждебным свидетелем.

— Вы столь же упрямы, как Баннермэны, — сказал он. — У нас прекрасная, сильная позиция. Пусть они опротестуют завещание. Время! Вот, что побеждает в таких делах. Вспомните девицу Рокфеллер, которая вышла замуж за маркиза де Кюва, а потом оставила все состояние любовнику своего мужа — процесс тянется годами, их дети уже в средних летах, а половина свидетелей умерла. Та сторона, которая проявит больше терпения, получит львиную долю, помяните мои слова.

Он осушил стакан скотча, как только приехал, но мускулы его лица все еще оставались напряженными, словно он сидел, стиснув зубы, всю дорогу от города до Кайавы. Она уже забыла, какое впечатление производит на непосвященных манера Саймона вести машину. Сейчас Стерн уже приходил в себя, но вначале он выглядел так, словно в любой момент готов упасть на свои костлявые колени и облобызать землю в благодарность за то, что он все еще жив, как древний пилигрим, достигший наконец берега, после многих месяцев в море. Глаза его все еще сохранили отсутствующее выражение человека, в течение двух часов видевшего перед собой неминуемую смерть. Позади него на диване развалился Саймон.

— Я хочу заключить сделку, — сказала Алекса. — Немедленно.

Стерн одарил ее отеческой улыбкой.

— Конечно, хотите, — мягко произнес он, — это вполне естественно. Но это крайне сложная задача. И я только слегка копнул поверхность. Здесь замешаны сотни миллионов долларов. Даже если де Витт будет сотрудничать — а он не будет, пока мы не заставим его через суд — пройдут годы, прежде чем можно будет прояснить картину, и Бог знает сколько, чтобы составить документ, который вы, по моему мнению, сможете подписать.

— Я не хочу ждать годами.

— Алекса, нам нужно хотя бы иметь точное представление об активах. Иначе это будет верх непрофессионализма. Зачем спешить? Вы говорите так, словно чего-то боитесь.

Алекса задумалась.

— Я боюсь, — призналась она. — Не знаю, почему. Может, все из-за этого дома, — она помолчала, глядя в окно и вспоминая Артура. — Я думала, мы чудесно будем жить вместе, — грустно сказала она. — О, я все знала о возрастной разнице, но думала, что справлюсь с этим. Мы бы путешествовали, мы бы строили музей, заново открыли бы дом на Палм-Бич, я бы сделала его счастливым. Я хочу сказать — разве это было невозможно? Я была неправа?

— Вовсе нет, — с моей точки зрения. Учитывая возраст вашего покойного мужа, он был крайне счастливым человеком, раз встретил вас. И вы правы — если бы он остался жив, бедняга, вам бы ничего не понадобилось знать о трастах или о сделках с его родными. Каковы бы ни были его намерения, а я думаю, что он был настроен слишком оптимистично, подозреваю, что его родные остались бы для него еще более отчужденными, чем раньше, и что он решил — вполне разумно — жить для себя вместе с вами, вместо того, чтобы беспокоиться о них. Однако этого не случилось. Он оставил вам свои проблемы, и, возможно, свое богатство. Что вы с ними сделаете, зависит от вас.

— Две недели я пыталась найти в этом смысл. Мне казалось, что делаю то, чего он от меня хотел. Что сделал бы он сам. Но я не могу изменить то, что Артур сделал, или не сделал для своих детей, задолго до моего рождения.

— Верно. Но это не имеет отношения к вашим правам на состояние.

— Нет, имеет. Оно не мое. Оно семейное. Роберт спросил меня, что я собираюсь делать всю оставшуюся жизнь, и я поняла, что не в состоянии ответить.

— Ты беседовала тет-а-тет с Робертом? — вопросил Саймон из глубины софы. — Умно ли это?

— Да. Я не могу просто игнорировать его. Во всяком случае, он прав. Чем скорее все будет кончено, тем скорее мы все можем разъехаться и делать то, что хотим.

— А что ты собираешься делать, Алекса? — спросил Саймон.

— Во-первых, перестать скрываться. Я прячусь уже две недели, и с меня хватит. Вы знаете, что Роберт посылал этого гада Букера допрашивать мою мать и шнырять вокруг Ла Гранжа?

Стерн, казалось, был доволен.

— Меня удивляет, что мистер Букер занялся этим сам. Следовало бы ожидать, что он наймет детективов. Кстати, что конкретно он искал?

— Всю грязь, которую можно найти. Но когда я услышала, что он приезжал и говорил с моей матерью, я поняла, что знаю достаточно, чтобы все могло зайти слишком далеко. Я хочу положить этому конец. Я устала скрывать свои семейные тайны и не хочу больше знать о тайнах Баннермэнов. Кто знает, — может, Роберт будет замечательным губернатором, если он этого хочет.

Стерн покачал головой.

— Он хочет быть президентом, — мрачно сказал он. — Боже избави! Олбани никогда его не удовлетворит. Алекса, я понимаю ваши чувства, но вы не должны им поддаваться. С моей точки зрения, суд подтвердит законность ваших притязаний. В худшем случае, если Баннермэны припрут вас к стенке, вы все равно сможете претендовать на часть состояния. Кто знает? Двадцать, тридцать миллионов долларов, может, и много больше.

— Я не хочу, чтоб состояние дробилось, — твердо сказала она. — Артур бы этого никогда не позволил. Именно этого он и старался избежать.

Стерн глубоко вздохнул.

— Вы под сильным влиянием стресса. Это не то состояние рассудка, в котором принимаются решения, не говоря уж об уступках.

Саймон хмыкнул.

— Мистер Стерн, по-моему, вы упустили из внимания главное. Алекса начинает верить, что это ее семья, потому-то ей так трудно с ними бороться. Разве не так?

— Не знаю, Саймон. Пожалуйста, заткнись.

— Ты заставила меня проделать весь этот путь, только для того, чтобы приказать заткнуться? Я полагал, тебе нужен мой совет. И совет мистера Стерна.

— Я хотела твоей поддержки. Как друга.

— Ага. Что ж, я бы тебя поддержал, если б считал, что ты поступаешь правильно, но, честно говоря, я думаю, у тебя ум зашел за разум. Если ты дашь Роберту знать, что желаешь заключить сделку, он сочтет это признаком слабости, вот и все. Он будет соглашаться со всем, что ты скажешь, а сам шаг за шагом станет захватывать контроль, пока не выпихнет тебя вон. Если ты ему угрожала — а я надеюсь, что у тебя хватило ума этого не делать, Роберт нанесет ответный удар, настолько жестокий, насколько сможет. Мистер Стерн абсолютно прав. Артур оставил состояние тебе, к добру или к худу. Пусть Роберт это оспорит. Подожди, пока он не запросит сделки. Он это сделает, рано или поздно. У него не будет выбора.

— Хороший совет, — проворчал Стерн. — Вы сидите прочно. Зачем вскакивать?

Она стиснула зубы. Утешительные советы, казалось, были специальностью Стерна.

— Я не сижу прочно. Фактически, я нигде не сижу. Я не могу даже найти себе квартиру, если не хочу увидеть свое фото — и адрес — на первой полосе «Нью-Йорк пост». Роберт, кажется, чувствует, что мы должны сотрудничать, как-то разделить контроль, и, пока желания Артура будут уважаться, я на это согласна. Я не хочу судебной войны, не хочу большой огласки. Поговорите с Кортландом де Виттом, мистер Стерн. Узнайте, что у него на уме. Если нечто такое, что можно обсудить, я готова.