— Почему? То, что вы рассказали, и без того звучит достаточно печально.

— Не знаю. Папа не распространялся об этом. — Гримму, похоже, не терпелось сменить тему. — Кстати, если вы хотите повидать Билли Цубера, мы можем перехватить его прямо сейчас, — он поглядел на часы.

Гримм заплатил по счету, дал чаевые, показавшиеся Букеру позорно малыми, и, извинившись, вышел в туалет. Когда он вернулся, щеки его пылали, и все поведение стало более развязным. Букер мог бы поклясться, что в кармане пальто Гримма есть фляжка или полупинтовая бутылка водки, и в тот миг, когда они вышли наружу, он едва удержался от того, чтоб попросить Гримма дать к ней приложиться. Сильно мело, и Букер вынужден был из-за ветра придерживать шляпу рукой.

— Похоже, у нас установилась плохая погода, — удовлетворенно сказал Гримм, словно погода была неким аттракционом, придуманным специально для удовольствия Букера.

— А как Цубер относится к Алексе Уолден? — спросил Букер, протискиваясь на переднее сиденье машины Гримма. К его удивлению, это оказался новенький «мерседес». Непонятно было, на какие средства Гримм умудрился его приобрести.

— Билли — парень, который худого слова ни о ком не скажет, но он испытывает смешанные чувства к Лиз… Алексе. Я хочу сказать, здесь он был звездой. Люди считали, что перед ним — целый мир, а потом он сбежал с ней, и после этого все у него рухнуло. Это не ее вина, но мне кажется, что Билл так не считает. Понимаете? Он все еще здесь, работает в конторе отца, а она уехала в Нью-Йорк и стала богатой и знаменитой.

— Знаменитой — да. Богатой — это мы еще посмотрим. — Кожаные сиденья машины были все в собачьей шерсти. Букер попытался вспомнить, взял ли он с собой платяную щетку. На заднем сиденье было несколько коробок с винтовочными патронами, собачий поводок, и картонный ящик с заляпанными грязью сапогами. Ясно, что когда речь шла об оружии, Гримм знал, о чем говорил. — А что думала ее семья? — спросил он.

— Я не был на похоронах — папа, конечно, был, — но после приходил принести им соболезнования. Господи, напряженность в гостиной была такая, что ее можно было резать ножом! Братья смотрели на нее так, словно предпочли бы похоронить ее, а ее бабушка, старая миссис Уолден, она тогда была еще жива, вовсе на нее не смотрела.

— Для девушки это должно было быть очень болезненным.

— Наверное. Она ни разу не проронила ни слезинки. Знаете, люди относились бы к ней гораздо лучше, если бы она плакала.

Букер вспомнил Алексу Уолден на похоронах Артура Баннермэна, Там она тоже не плакала. Не плакала она и, если верить де Витту, когда стояла над телом Баннермэна у себя в квартире. Элинор Баннермэн, напомнил он себе, тоже никогда не плакала. Его осенило, что между этими двумя женщинами могло быть нечто общее.

— Возможно, у нее были свои причины. На похоронах Баннермэна у меня создалось впечатление, будто она слишком горда, чтобы плакать.

— Или слишком упряма? Она вся в отца. И всегда была. Как бы то ни было, она не выказала достаточно скорби, чтобы удовлетворить окружающих. Во всяком случае, она дотерпела до окончания школы, а потом уехала.

— Чтобы стать моделью?

— Не знаю. Наверное, большинство хорошеньких девушек из маленьких городов хотят стать моделями или актрисами. Они листают журналы, смотрят телевизор и думают: «Я тоже так могу», верно? Зачем растрачивать красоту на это, — он махнул рукой в перчатке, указывая на невзрачные дома Ла Гранжа.

— Итак, она уехала в Нью-Йорк?

— Кажется, сперва в Чикаго. Попыталась устроиться там на секретарскую работу, потом перебралась в Нью-Йорк. Во всяком случае, так я слышал. Мы на месте.

Контора «Уильям Цубер и сын» на Мэйн-стрит, как почти все дома в Ла Гранже, была одноэтажным зданием, с окнами из стеклопластика, сквозь которые можно было разглядеть двух девиц, медленно и с недовольными лицами шлепавших на машинках.

— Билли на месте? — бодро спросил Гримм, хлопая дверью и впуская внутрь порыв снега.

Одна из девиц встала и, виляя бедрами, направилась к закрытой двери — новая доморощенная кандидатка для центрального разворота «Пентхауза» или по крайней мере для задней обложки, подумал Букер. Против одной стены стоял стеллаж со спортивными трофеями Билли Цубера. Другая стена была увешана дипломами и сертификатами в рамках, отдающими дань общественной деятельности Цубера-старшего, масштабы которой достигали героического размаха. Масоны, Рыцари Колумбуса, Ротари-клуб, Благосклонный орден покровительства лосей, бойскауты и ассоциация шерифов штата Иллинойс год за годом аттестовали в пластике, бронзе и латуни с гравировкой присущие Уильяму Цуберу-старшему дружелюбие, великодушие и идеализм. Среди дипломов находились фотографии толстого очкастого мужчины, расплывшегося в широкой улыбке и пожимавшего руки местным чиновникам. Некоторые из них были шерифами и начальниками полиции. Букера осенило, что отцу Билли не составило бы труда убедить полицейских штата Айова вернуть своего сына.

— Привет, Барт! — Билли Цубер, появившийся в дверях, казался великаном. Его плечи едва вмещались в дверной проем, а голова задевала косяк. Но, каким бы крупным он ни был, впечатления силача он никак не производил. Отчасти потому, что мускулы его одрябли и превратились в жир еще до наступления среднего возраста, но больше потому, что в лице его было нечто детское, как будто его черты еще не обрели печати взрослости, и никогда не обретут. Тонкие, песочного цвета волосы словно прилизала корова, а улыбка все еще оставалась улыбкой самого популярного мальчика в школе. Нечто в его чертах напоминало о былой задорной привлекательности, но все это грозило вскоре раствориться в бессмысленной, вялой ухмылке профессионального торговца. Представить Алексу в объятиях Билли Цубера было невозможно, подумал Букер, и удивился, осознав, насколько сильно это его задевает.

Гримм представил их. Кабинет Цубера, где тот сразу же перебрался за стол, чтобы предоставить им место, был маленьким и унылым — комната человека, который, в основном, занимается телефонными переговорами. Здесь было только одно кресло для посетителей. Букер сел в него, водрузив портфель на колени.

— Речь пойдет скорее о любезности, чем о бизнесе, мистер Цубер.

— Билли.

— Билли. Я провожу кое-какие расследования в пользу клиента.

— Из Нью-Йорка?

Букер кивнул. Билли задумался.

— В Нью-Йорке я знаю только одного человека.

— Александру Уолден?

— Я все еще думаю о ней как о Лиз. Она в беде? — Это прозвучало так, словно он не удивился бы, услышав подтверждение.

— Не обязательно.

— Что, черт побери, это значит? — Цубер стал менее любезен, в его глазах появился агрессивный блеск, напоминающий, что некогда он был футболистом.

— Вы знаете, что она была… — Букер подыскивал подходящее слово, — довольно близка с покойным Артуром Баннермэном.

— Мы здесь получаем газеты, — ровно сказал Цубер. — И смотрим по ящику новости, верите вы или нет. Лиз мы видим каждый вечер. Сью-Эллен уже неделю больше ни о чем ином не говорит. Чуть с ума меня не свела.

— И что вы думаете?

— Думаю, что Лиз очень хорошо выглядит, — с осторожностью ответил Цубер. — Лучше, чем когда-либо, сказать по правде.

Букеру показалось, что он услышал ноту сожаления в голосе Цубера. Жалеет ли он о том, как повернулись события? Мечтает ли Цубер порой о Лиз Уолден, когда лежит в постели с женой или смотрит футбол по телевизору? На его столе была фотография женщины, пухлой, вскормленной кукурузой матроны с короткими светлыми волосами, по которой ясно было видно, что она на пути к тому, чтобы разжиреть, и, честно говоря, почти преодолела этот рубеж. Она широко улыбалась, но была в ее глазах некая печаль, намек на упущенные возможности, такие же, как у Билли. Совершила ли она ошибку, с ходу окрутив его? Или она просто знала, что он совершил ошибку, что она была просто утешительным призом за девушку, которую он по-настоящему желал? Почему, думал Букер, женщина, которую мы теряем, или которой не можем обладать, всегда тревожит наши сны?