Окружавшая его нижняя часть Ла Гранжа (а была ли здесь верхняя часть?) в снегопад напоминала призрачный город. Он миновал две заправочные станции, находившиеся на одной улице точно друг против друга (и как они обе могли только сосуществовать?), продуктовый магазин, дилерскую контору фирмы «Форд», супермаркет, один из тех, что можно увидеть только за пределами Нью-Йорка, хоть и огромный и сияющий изнутри сквозь стеклянные стены как Линкольн-центр в ночи. Впереди он смутно различил старинное здание из кирпича и камня, более солидное и более склонное к архитектурным излишествам, чем любое другое в городе, и, повинуясь инстинкту, затормозил в нескольких дюймах от парковочной отметки. Как ни обветшал весь город, все же одно здание сумело подвигнуть американцев конца прошлого столетия строить на века. Букер даже не потрудился достать из кармана конверт с адресом. Он знал, что приехал туда, куца нужно.

Он запер машину и поднялся по ступенькам окружного суда.

— Это большая честь для нас, — произнес Гримм с сияющей улыбкой, но взгляд его нервно устремился на портфель Букера, словно там лежала бомба.

На Гримме был твидовый костюм цвета сухой горчицы с кожаными пуговицами, рубашка на кнопках и кашемировый галстук. Он выглядел как нечто среднее между преподавателем колледжа и персонажем одной из картинок в каталоге братьев Брукс конца пятидесятых годов. И был много моложе, чем ожидал Букер.

Букеру выражение его лица показалось странным. Это лицо вполне бы подходило уроженцу Среднего Запада — мягкое, круглое, румяное, улыбчивое — лицо мелкого бизнесмена с плакатов Нормана Рокуэлла, если бы не взгляд, панически метавшийся между Букером и дверью комнаты архива; такой взгляд мог быть только у человека, застигнутого на месте преступления. Наконец замеченный Букером пустой стакан на его столе расставил все на свои места.

— Чем мы можем вам помочь? — спросил Гримм.

Букера удивило, почему Гримм говорит о себе во множественном числе. Возможно, «мы» означало фирму Гримма, но она, казалось, состояла только из него и секретарши, годившейся ему в матери.

— Я бы хотел провести некоторое расследование, — сказал Букер.

Кадык Гримма задергался. Он сфокусировал свой печальный водянистый взгляд на узле галстука Букера. Похоже, посмотреть своему посетителю в глаза было выше его сил.

— Расследование?

— Конфиденциального характера.

— Конфиденциального? — Казалось, Гримм был не столько удивлен, сколько напуган.

— Позвольте объяснить: вам что-нибудь говорит фамилия Уолден?

Гримм покачал головой, но взгляд его стал еще более настороженным.

— Здесь полно Уолденов.

— Он был фермером. Вы вели юридические дела его семьи.

— Здесь все фермеры, мистер Букер. Я думаю, вы, вероятно, должны были обратиться к моему отцу.

— Вы — Элдридж Бартон Гримм?

— Младший. Папа умер месяц назад.

— Ясно. Прошу прощения, мистер Гримм…

— Просто Барт.

— Барт, я представляю семью Баннермэнов в деле, которое связано с очень крупной суммой денег.

— А, — осторожно заметил Гримм. — Этот Уолден. Из-за девушки, с которой был Артур Баннермэн, когда умер? Мне следовало догадаться. Последние несколько дней в городе появилось множество людей, задающих о ней вопросы.

— Репортеров?

Гримм кивнул.

— Я ни с кем не разговаривал, вы понимаете. Это не мое дело. Однако она привлекает к себе много внимания. Один парень приезжал к папе незадолго до его смерти, хотел все о ней вызнать.

— Месяц назад?

— Кажется, два или три.

Букер гадал, кто же это мог быть и зачем — ведь это было задолго до того как имя Алексы стало всеобщим достоянием.

— Репортер? — спросил он.

— Не знаю. Папа ни словом об этом не обмолвился. Мне он не показался похожим на репортера. Слишком хорошо одет. Скорее, юрист, или, может быть, частный детектив.

— И ваш отец не сказал, о чем они говорили?

— Ничего. Он все держал в себе. Такая у него была привычка. — Он пожал плечами, словно ему было неприятно признавать, что его родной отец недостаточно делился сведениями даже с ним самим. — Такая у него была привычка, — грустно повторил он, затем резко вернулся к настоящему. — Итак, Баннермэн оставил ей какие-то деньги? Вы из-за этого приехали?

Букер заколебался.

— Возможно. Это зависит от множества причин.

Гримм удивленно встряхнул головой.

— Значит, малышка Лиззи Уолден в конце концов все-таки поймала удачу за хвост? — только непонятно было, рад он или нет. — Она всегда верила, что сможет это сделать. А больше никто, насколько мне известно.

— Вы можете рассказать что-нибудь о ней?

Глаза Гримма сузились.

— Я могу рассчитывать на вознаграждение?

— Я думал, это совершенно ясно.

Гримм с тоской заглянул в пустой стакан.

— Позвольте, Марти, я угощу вас сэндвичем. Я расскажу, что могу.

Если Букер что и ненавидел, так это когда его называли «Марти», но за годы службы у Баннермэнов он узнал цену самообладанию.

— С удовольствием, Барт, — ответил он, стиснув зубы.

Букер очень много отдал бы за возможность заявить Роберту Баннермэну: «Копайся в грязи сам», когда тот отправил его добывать компромат на Алексу. Ему нравилась эта девушка, как ни хотелось ему в этом сознаваться, он даже надеялся, что этот Гримм ничего интересного ему сообщить не сможет, хотя интуитивно уже чувствовал обратное. Потом он подумал о свей карьере, даже близко не сопоставимой с карьерой Гримма, о роскошной квартире на Бекман-Плейс, о «БМВ-635», стоящем в гараже, и об относительно легком доступе ко всем тем благам, что Баннермэны в силах предложить своему верному исполнителю, который к тому же в один прекрасный день может стать мужем Сесилии — ложа в опере, приглашения на светские рауты, о которых большинство людей и мечтать не смеет, уик-энды в Кайаве, уважение в глазах собеседника при заявлении, что он представляет семью Баннермэнов — и со вздохом сожаления он встал и надел плащ, чтобы выслушать Гримма за обещанным сэндвичем.

— Старик Уолден и мой папа были вот так, — сказал Гримм, крепко сцепив два указательных пальца.

Они сидели за уютным столиком ресторана, как раз напротив офиса Гримма в здании суда, рядом со стойкой, за которой возвышалось несколько широкоплечих мужчин во фланелевых рубашках. На вешалке красовались бейсбольные кепки одного фасона. Мягкая шляпа Букера лежала там в гордом одиночестве. Он был единственным человеком в ресторане в темном костюме-тройке и белой рубашке.

— Конечно, на самом деле Уолден не был стар. За сорок или около пятидесяти. Думаю, он просто казался стариком, потому что ко всему относился очень серьезно. Когда оплачивал свои счета, каждый цент проверял дважды. Говорил очень медленно, словно слова тоже стоили денег. И очень мало. Фермеры со временем становятся похожими на своих коров. Они ведь проводят с коровами времени больше, чем с людьми. В то же время он имел здесь некоторый вес. Его предки вели здесь хозяйство в течение двух поколений и, надо признать, делали это неплохо. Они были не богатой семьей, но солидной, крепкой. Так что отца Лиззи уважали, но не любили, если вы понимаете, что я имею в виду.

Букер кивнул. Он понимал. Примерно то же самое можно было сказать о первых трех поколениях семьи Баннермэнов. Гримм пару раз куснул свой чизбургер. Он, казалось, был так доволен возможностью с кем-то поговорить, что Букер усомнился, в порядке ли его юридическая практика.

— Он круто обращался с детьми, — продолжал Гримм. — Или так говорил папа.

— Слишком круто?

— Здесь вам не Нью-Йорк. Фермеры ждут от детей, чтобы они умели крепко стоять на ногах. «Жалеешь розгу — портишь младенца» — вот местный рецепт по воспитанию детей. Уолден держал сыновей в железной узде. Наверное, слишком жесткой, потому что все четверо при первой же возможности покинули дом.

— Вы вели их юридические дела?

Гримм вернулся к чизбургеру. Он брезгливо, без аппетита поклевал его, и Букера осенила безжалостная догадка: на самом деле Гримму хотелось чего-нибудь выпить, а не съесть.