— Молодец, Петр Агеевич, поездим еще месяца три без забот… Порезвится еще старушка.

Он прибрал в гараже, запер ворота, сходил к сторожу сказать, что выезжает, и поехал к магазину. Во дворе магазина его встретила кладовщица и спросила скорее для получения информации, чем из-за хозяйственной обеспокоенности:

— Что, Петр Агеевич, полечили свою лайбу? Теперь быстрее побежит?

— Полечить — не полечил, потому, как мы до болезни не доходили, — сказал Петр, причисляя машину к себе в пару, — а профилактику, вроде как спортивный массаж, провели, — и толкнул ногой упругое колесо для подтверждения здоровья машины и будто обиженно сказал: — А почему она в ваших глазах — лайба? Мы еще спорим с новыми машинами.

— Да это дружеское название! Ты не обижайся, Петр Агеевич, — засмеялась Аксана Герасимовна и завела другой разговор: — Днями Марфа Фоковна подсчитала, во что наша машина магазину обходится, так получилось, что на одних перевозках ты сэкономил магазину половину общей месячной зарплаты. Да еще своим горбом на погрузке-разгрузке две своих зарплаты перетаскал. Так что твой труд, Агеевич, точно подсчитан — и кругом от тебя прибыль. Выходит, твой труд магазину выгоден, — так его все ценят.

— Спасибо всем, Аксана Герасимовна, — насмешливо, но не без тайной гордости ответил Петр.

— Сегодня у нас в кафе опять собралось партийное собрание, — как бы, между прочим, сообщила Герасимовна. — Сидоровна велела передать тебе, что бы и ты зашел туда.

Петр вдруг вздрогнул сердцем и непонятно отчего почувствовал волнение: было когда-то, было, что его приглашали на открытые партсобрания и выступать предлагали, и слушали его. Неужто что-то возвращается? Но он теперь, когда партия коммунистов находится в полузапрете, не желает быть в разряде приглашенных, он желает быть ответственным за партию и разделить с ней ее борьбу, ее победы и неудачи. И он решительно направился в кафе.

Петр по привычке энергично распахнул дверь и бойко шагнул в зал кафе, но вдруг от нерешительности попятился назад: почти весь зал был полон незнакомых людей. Галина Сидоровна, сидевшая за столиком у двери, быстро схватила его за руку и усадила за свой столик, за которым сидели ее муж Краснов Михаил Александрович и Зоя Сергеевна Крепакова.

— Садитесь, садитесь, Петр Агеевич, что растерялись? — здесь все свои, — смеясь, громко сказала Галина Сидоровна, подвигая ему стул.

— Садитесь, Петр Агеевич, не смущайтесь, — сказал Михаил Александрович с приветливой улыбкой, подавая руку для пожатия.

Стоявший один из всех за своим столом и, видно, что-то говоривший профессор Аркадий Сидорович Синяев, при входе Петра на минуту умолк, будто только для того, чтобы погладить свою аккуратную русую бородку, но, узнав Золотарева, распустил в улыбке над бородой красные губы и внятно, спокойно проговорил:

— Не смущайтесь, друзья, это наш товарищ Золотарев Петр Агеевич, если лично не знакомы, то, наверно, наслышаны по прошлым временам… А вы, Петр Агеевич, примыкайте к нам, чувствуйте себя в кругу друзей.

Петр поднялся с покрасневшим лицом и с широкой улыбкой молча всем поклонился и сел как полноправный участник собрания, за которое он принял сбор этих людей. А здесь и в самом деле было собрание организаторов новых первичных партийных коммунистических организаций городского района, и руководил этим собранием, как тотчас понял Петр, Аркадий Сидорович Синяев то ли по старшинству, то ли по профессорскому званию.

Взглянув искоса на Галину Сидоровну, Петр отметил, что она сидела, как именинница, собравшая к себе гостей, и Петр подумал, что она и на самом деле именинница: и собрание собралось в ее кафе, и муж сидит рядом с ней, и брат речь говорит, будто в ее честь.

Профессор некоторое время помолчал, оглядывая присутствующих, потом с добродушной улыбкой стал говорить:

— Видите, приход нежданного человека враз сбил нас с ритма начатой работы… Вы, товарищ Золотарев, не смущайтесь, мои слова относятся не к вам, а к нам, здесь собравшимся, для того чтобы договориться и решить вопрос организации райкома нашей Коммунистической партии России, то есть объединить всех коммунистов района в районную организацию через посредство уже существующих первичных организаций. Таким путем мы решаем, с одной стороны, вопрос легализации нашей организации, а с другой, придаем нашему существованию организационную форму, так сказать, заявляем об организованном, юридически существующем, структурированном субъекте со своими правами и, разумеется, обязанностями, — он говорил выразительным, выработанным профессорским голосом, обнимая слушателей живым, горячим взглядом с дружеским выражением одухотворенного, слегка воспламенившегося лица. В такт своих выражений кивал головой и двигал корпусом тела, а руками держался за край стола, должно, по привычке держаться за кафедру. Видно, все-таки волновался профессор, участвуя в создании партии будущего.

Петр внимательно слушал его, стараясь вникнуть в смысл его слов и понять их значение в связи с этим собранием. Он поймал себя на мысли, что слушает Аркадия Сидоровича скорее как профессора, которого слушал так близко, и говорившего так доверительно с ним, с рабочим, на политическую тему, смысл которой старался донести до его, Золотарева, сознания. Одновременно с этим Петр обводил взглядом присутствующих и с радостным толчком сердца встретился глазами с Полехиным, а потом и с Костыриным, которые ответили ему приветственными одобрительными выражениями взглядов, а Костырин даже приглашающе кивнул ему головой. Остальные были ему незнакомы, — но встречались с ним открытыми взглядами. И Петр понял, что здесь собрались свои люди, близкие друг другу единством духа и социально-классовым положением.

Между тем профессор продолжал говорить своим уверенным голосом:

— Объединимся в юридически оформленную организацию и сразу же перестанем кого-то и чего-то остерегаться, как вот сейчас, при появлении незнакомого большинству Петра Агеевича. Мы все еще чувствуем себя на нелегальном положении, как бы под запретом, хотя самый Высокий суд признал Компартию России узаконенной организацией.

— А на заводах мы все равно под запретом и нам не дают рта раскрыть, — сказал звонким голосом моложавый, с нарядной прической светловолосый человек.

— Пока это верно, — ответил, не задумываясь, профессор как о хорошо известном положении, — но нам никто не запретит выступать в защиту прав наемных рабочих, что позволено пока профсоюзам, что мы и должны делать. Мы должны вести за собой рабочих хотя бы в их мышлении, в их миропонимании, в их классовом осознании, как людей наемного труда, не защищенных законом от эксплуатации частной собственностью.

— Верно, выступать в защиту своих трудовых прав нам никто не запретит, — свобода слова! — говори до раздутия живота, все равно тебя никто не слышит, — возразил басовитым голосом человек с суровым, морщинистым, загорелым лицом, на котором навек отпечаталось горновое пламя, и глаза его имели блеск от чугуна, и широкие, густые брови, казалось, были предназначены от природы для горнового, чтобы прикрывать глаза от адского огнища.

— А коли заставишь тебя услышать, — сердито вставил в слова горнового сидящий рядом с ним еще молодой, по сравнению с другими, человек с коротко остриженной головой и с выразительным красивым лицом, — то при выходе с работы перед тобой с почетом встретят бравые полицейские, как в старину, и ты тут же получаешь возможность наслаждаться либерально-демократической свободой, а слова капиталистической лукаво избегают.

Его слова были встречены дружным веселым смехом, а когда посмеялись, еще один пожилой человек в белой отглаженной сорочке с отложным воротником, открывавшим жилистую шею, и с серьезным, чисто выбритым, сухим лицом рабочего человека, озабоченного трудовыми и житейскими проблемами, заговорил неспешным, слегка горловым голосом:

— Все мы, коммунисты, у них под колпаком и на полулегальном положении. На территории завода проведение партсобраний и вообще каких-либо собраний рабочих запрещено, а в Доме культуры, в клубе, в библиотеке или еще где — пожалуйста, но за аренду помещения требуют платы, во всем коммерческая выгода, особенно с тех, кто под полузапретом. А с чего я могу платить, если даже зарплата — кот наплакал и та с задержкой. Вот и получается — не запрещается компартия, но не дозволяется. И перед всеми нами, начиная с товарища Зюганова, нашего партийного председателя, калитка закрыта и звонок снят.