Петр Золотарев с детских лет осознавал свою личность, и эта особенность его характера сформировала его натуру. Получилось так, что он, Петр Золотарев, сам создавал свою личность.

Все началось со двора дома, в котором он жил с родителями. Дом был большой, с множеством квартир, из которых вылетало столько малышни, что хватало на две команды и для футбола, и для хоккея, и для других игр. А качели и горки во дворе занимались девчонками, визгливыми голосами которых двор звенел с утра до темноты.

Петька, возможно, как желанный первенец, в годы раннего детства был награжден и любовью, и заботой, и не в меру потворством родителей. Но двор имел свои детские правила.

В первый же самостоятельный выход в детский мир его окружила любопытствующая ребятня и молча разглядывала новичка. Петька не смутился перед ребячьей толпой и с выражением дерзости на своем лице дал всем понять, что он не уступит свою часть двора его обитателям и потому не подлежит разглядыванию.

Он, однако, не сумел сдержать свою гордыню и, когда на предложение идти играть со всеми, независимо ответил: Не пойду, тут же пошел следом за всеми. Но в наказание за гордость был оттолкнут Сашкой Прокловым, дворовым заводилой. Позже его, конечно, приняли в дворовую компанию, но только потому, что он имел настоящий футбольный мяч, и настоящие хоккейные шайбы, и детские теннисные ракетки с мячиком, а потом и детский двухколесный велосипед. Но всякий раз, участвуя в играх, он чувствовал себя чужим в главной группе, был как бы вне Сашкиной партии и страшно невзлюбил эту партию. Постепенно, исподволь в нем вырабатывалось неприятие всякой организации, где обозначалось членство, и была добровольная групповая дисциплина.

Так для товарищей он превратился в высокомерного зазнайку, а для взрослых — учителей и детдомовских воспитателей — в анархиста. Для себя же он стал противником всякой партии и организации, в основе которых лежала дисциплина. Подчинение организации вызывало в нем протест и сопротивление.

Но с раннего детства он не был эгоистом, всегда смело вступался за обиженных и делился всем, что имел. А чего только не имел сметливый мальчишка! Порой, оставаясь ни с чем, он в то же время не выказывал своей бедности. Эта сторона характера привлекала к нему товарищей. Они находили в нем защитника в трудные моменты и в свою очередь оказывали ему поддержку и доверие.

Такие отношения с товарищами у него складывались в детдоме, потом в техучилище и на работе в заводском цехе. Постепенно он стал понимать, что свою самостоятельность, и свое право на нее он может отстоять лишь тогда, когда с ним будут считаться.

В детдоме он слыл своенравным, но трудолюбивым и находчивым. Учился отлично, даже с каким-то самозабвенным увлечением и прилежно соблюдал детдомовский порядок. Никем не командовал, но почти все ребята оглядывались на него, как на пример свободолюбия. Даже негласные заводилы, даже командиры отрядов готовы были ему подчиниться, но он того не требовал и всячески избегал верховенства.

В нем бунтовали дух свободы, стремление к личной независимости. Все усилия воспитателей и учителей не привели его в пионерскую, а затем и в комсомольскую организации, их дисциплина, их заданная организация претили его неосознанному свободомыслию. Такую линию поведения он продолжал и в техническом училище, только в детдоме от организации он прятался за учебу и в запойное чтение книг, а в училище — в освоение рабочей профессии. Из училища он вышел готовым рабочим, мастером на все руки, виртуозно владеющим всеми доступными станками и слесарным делом.

Но он не умел понимать того, что жизнь в своей сущности предопределяет и ему необходимость подчинения обществу, и что общество организуется на основе первичных групповых коллективов, а шире — на основе существования классов и их партий. И пока он находился под крылом и заботливой опекой невидимого Родителя, выступавшего в образе то детского дома, то технического училища, ему казалось, что его свободу и независимость с его вольнодумием и своенравием характера никто и никогда не может изменить, что все это является его личным достоянием и останется таким, если он сохранит себя свободным от всяких организаций и партий.

Он не изменил этой особенности своего мышления и тогда, когда пришел на завод и стал полноправным рабочим. Вскоре, что называется, не давая остыть металлической стружке, он стал учиться в машиностроительном техникуме на вечернем отделении. В это время он и оказался в центре внимания заводского коллектива как мастер высшего класса и как человек, бескорыстно и самозабвенно отдающий себя заводскому делу и труду. И все это у него происходило не по чувству подчинения и повиновения, а по зову внутреннего голоса и по увлечению профессией металлообработчика. С практикой он научился угадывать тайну в каждом куске стали, и с вдохновением художника придавать ему одухотворенность.

О нем стали говорить и писать и на заводе, и в городе, его поощряли, премировали, награждали. Ко всему этому он относился равнодушно и принимал все как соблюдение принятого порядка. Его настойчиво приобщали к партийной организации, к участию в профсоюзной работе, но он от всего отмахнулся с раздражением, как от посягательств на свободу и независимость его личности.

Вообще, Петр Золотарев не осознавал того, что, защищая свободу и независимость своей личности, он отворачивался от существования некоего Родителя или Родительницы, которые постоянно, незаметно, исподволь опекали его, заменив собою кровных родителей, и все, что ему предоставлялось, и чем он без физических и умственных усилий пользовался, он тоже не замечал, как естественную среду обитания. Зато замечались мелкие обиды, требования необходимых к исполнению правил поведения. И опять же не замечалась самое важное — предоставление всего потребного для здоровой жизнедеятельности и формирования той же независимой личности. Он не понимал, что здоровая, свободная его личность могла вырасти только в свободном окружающем мире, в разумно построенном обществе не на основе стихийности действия неуправляемых сил, а на основе разумной, организованной воли.

Петр до последнего времени, пока не стукнули рыночные реформы, считал, что все, что по отношению к нему и для него есть, так и должно быть. А о свободной, с постоянно обеспеченным достатком жизни ему как-то и не думалось, откуда оно все приходит, и как оно все получается. А когда все, что тебе необходимо, еще и защищено, и незыблемо, то и вся твоя жизнь защищена со всем своим сегодняшним и будущим. Так-то и жил он, как в птичьем полете.

Он не думал, что отсюда и проистекает свобода и самостоятельность личности и та его оригинальность, которую он ревностно защищал и оберегал для себя. Он не задумывался над тем, что какой-то Родитель, после гибели отца и матери, не дал ему остаться беспризорным на улице, а дал кров и обеспеченность, окружил заботой, вырастил и обучил, подрастил до совершеннолетия, вооружил трудовой профессией и дальше дал ему целый завод, вручил, как оружие, новейший совершеннейший станок, окружил вниманием, уважением и почетом. А когда все это имеешь, то можно и почувствовать себя свободным, можно и ограждать свою личность от всякой организации и партии.

Перед одним только не устоял и сдал независимость своей гордой личности перед любовью. Любовь неожиданно и неотразимо поразила его мгновенно, заставила сжаться его непокорное сердце и закружила вольную голову.

Однажды старший мастер цеха подвел к нему девушку, стройную, выше среднего роста, со спокойным выражением лица, неотразимо красивого, как он отметил первым взглядом.

— Вот — конструкторское бюро обращается с просьбой сделать экспериментальный образец хитрой штуковины, — показал мастер на трубку кальки, которую держала девушка. — А кроме тебя так, как конструктора придумали, с этой вещью никто и не справится, — и для верности добавил:

— Я посмотрел — твоих рук это дело, а что потребуется для этого, — скажешь.