— Постой! — Гоша поймал Валикова за курточку. — Как это — восстановление? Он ему отец и так. А ваш Климов ему сын. А кто же сына усыновляет?

— Во! Здоровый такой, а не знаешь. Климова отец раньше был кем? Алкоголиком, вот кем. Его лишили родительских прав. А мамки у них вообще нет, она умерла от сердца. У кого мужик алкоголик, часто бывают сердечницами.

Тут шла мимо торопливая Лидия Федоровна.

— Юрист, а не ребенок этот Валиков. Тебе-то что? Бежал бы лучше гулять, погода хорошая. А ты, Гоша, ступай в игровую четвертого «Б», там ваши собираются.

Она удалилась, позванивая ключами. Умчался Валиков, но крикнул напоследок:

— Меня тоже, наверное, возьмут! «Выдумывает», — догадался Гоша.

А с Климовым интересные дела. Сдал его отец в интернат, но не навсегда. Одумался папаша, и ему возвращают сына. Значит, бывает, что не навсегда. И вполне возможно, что его, Гошу Нечушкина, мама заберет отсюда. А что? Очень даже просто. Надо только написать ей письмо. Он ей все напишет, и она все поймет. Она обязательно поймет, ведь она его мама! Оставила его с бабушкой. Родная бабка — одно дело. А теперь совсем другое дело — интернат сирот. А он не сирота. И мама у него есть. Да, ее лишили родительских прав, бабушка говорила об этом. Но ведь лишение прав — просто бумажка. Мама жива, она получит письмо, придет, заберет его домой. Только адрес раздобыть, и он напишет. А директор Андрей Григорьевич был не прав — он сказал, что нет выхода. Есть, есть, есть выход!

Гоша весело поднял голову, расправил плечи и засвистал песню про рокот космодрома и траву у дома.

Высунулась из какой-то двери голова дежурной Лидии Федоровны.

— Не свисти в помещении! Нельзя!

Прямо как его бабушка — она тоже не велит свистеть. Эта дежурная — ничего себе, не злая. А челюсть утюгом — просто волевой подбородок.

Стало даже весело. Ничего, пробьемся. Что же теперь, помирать, что ли? Пройдет немного времени, и он будет дома…

В игровой комнате рябило в глазах от пестрых игрушек. Двое мальчишек сидели, склонившись над какой-то незнакомой настольной игрой. Они были поглощены своими фишками, но Гошу, конечно, заметили. А он встал у стенки, заложил руки за спину и глазел. Больше всего его интересовали мальчишки, но разглядывал он не их — вот еще. Он изучал игрушки. На столах и на подоконниках сидели куклы. Банты в шелковых кудрях, роскошные пышные платья, вытаращенные глаза, руки выставлены вперед. На стуле валялся Карлсон с пропеллером в спине. И еще один, точно такой же, лежал на окне. Мячики, кубики, вертолеты. Все сияло и сверкало.

А мальчишки сосредоточенно переставляли фишки. Не их ли Гоша видел в вестибюле, когда прощался с бабушкой? Широкий, квадратный — в зеленой рубахе. Худой, быстрый — в красном свитере. Может, они, а может, другие. Килька-Валиков тоже в красном свитере.

Наконец квадратный обратился к Гоше:

— Умеешь в эту игру играть? «Логика» называется. Тебя спрашиваю, новый.

— Его Гошей зовут, — сказал худенький и повернул к Гоше узкую кошачью мордочку. — Он будет в нашем четвертом «Б». Его фамилия Нечушкин, а в той школе звали Чушкой.

Гоша вытаращил глаза, оба парня засмеялись.

— У нас секретов нет, и у тебя теперь не будет, — сказал квадратный. А худой смотрел довольно нахально, бровь изогнул углом.

— За Чушку в лоб, — с некоторым опозданием заявил Гоша.

— Разберемся, — спокойно отозвался квадратный. — Ты в лоб или тебе в ухо. Разберемся. Ты же не на один день пришел.

И непонятно было — угроза? Утешение?

— У нас Климова отец на усыновление берет. Ты будешь на его месте в спальне. А может, я — на его, а ты — на моем. Мое место тоже ничего. В «Логику»-то умеешь?

— Не умеет, — высунулся худой. — Совсем новая игра, ее недавно изобрели. Откуда она у него-то?

Каждый котенок из себя ставит.

— Есть у меня «Логика», только научиться не успел. Недавно подарили. И гоночный велик, и штаны-варенки. Мать на день рождения купила.

Ребята равнодушно глянули. Не поверили, кажется. Неглупые были мальчишки. Если у тебя мама есть и она тебя так обожает, чего же ты не живешь дома? Зачем очутился здесь? Это каждому понятно. Обмануть интернатских ребят трудно.

Мальчишки все передвигали цветные фишечки. Что за игра? Гоша ни разу такой не видел, но он научится. Не дурее их.

— А они уже документы оформили? — спросил квадратный. — Скоро его усыновят-то?

— Нет, еще не оформили. — Худой, видно, все про все знал. — Там, оказывается, суд сначала будет. Климов говорит, что скоро. А Ирка говорит — долгая история. Бюрократы кругом.

Гоша встал на низкую скамеечку и стал глядеть в окно. Прошла за белым забором девочка в красной курточке, чем-то похожая на Светку-Сетку. Наверное, спешила домой, размахивала сумкой.

Зря он так сурово простился с бабушкой. Теперь она к нему и не приедет никогда, будет бояться. Бабка у него — настоящая прогульщица: где ей трудно, туда она не пойдет. Да и чем виновата перед ним бабушка? Трудно, наверное, на старости лет одной растить такого оболтуса. Мать отказалась, а бабушка не обязана. И так не отдавала до одиннадцати лет. Гоша слышал, как она говорила своей подруге Маргарите Терентьевне: «Замучилась я от такой жизни. Почему я выпиваю? А потому что надо снимать нервное напряжение, которое по-научному называется стресс». Все врала — стресс какой-то. Мало ли у кого стресс, не все же пьяницами становятся. А только прогульщики. Напьется, одуреет и про главные дела забудет.

Других-то бабушка судила строго. Себя — никогда.

Гоша не обижался на бабушку, когда она бывала пьяненькой. Он только одного терпеть не мог — когда она ругала маму. А бабушка все равно ругала, обзывала облезлой гусыней, размахивала кулачком: «Какое право она имеет бросить родного ребенка и забыть родную мать?» Чуть не каждый день бабушка повторяла эти вопросы, на которые не было ответов.

…За окном игровой летят кленовые листья, солнце просвечивает их насквозь. Здесь тоже люди живут. И на обычную школу очень похоже. И пожить здесь недолго совсем нестрашно. И мама никакая не гусыня. Она добрая, она заберет его отсюда. Совсем скоро.

Он думал обо всем сразу. О Стасике, друге, который остался там, в другой жизни. О маме, она представлялась ему красавицей, какой вовсе не была. О каком-то незнакомом Климове, о котором все говорили, не скрывая зависти.

Две девчонки влетели в игровую. Одна красивая с распущенными темными волосами и черными глазищами. А другая бледненькая, светленькая. Обе стали беззастенчиво разглядывать Гошу, а он смотрел в окно.

— В окно смотрит, — засмеялась красивая.

— Отстань от него, Ира, — заступилась бледная.

«Не кормят ее, что ли, — подумал Гоша, — совсем прозрачная».

Примчалась еще одна, невысокая, складненькая, глаза ясные, утренние:

— Ой, девочки, девочки, на гимнастику опаздываем! Ой, скорее! Где моя физкультурная форма? Ира, ты не видела?

— Да ладно, Настя. — Темные волосы мягко мотнулись вперед и опять за спину. — Не положишь на место, а потом мечешься. — Высокая Ира быстро отыскала в шкафу черную майку и переоделась тут же, при мальчишках. Нисколько их не стеснялась. Гоша схватил со столика «Мурзилку», уткнулся в пеструю страницу. — Настя, вот твоя маечка, держи! — Ира кинула Насте маленькую, почти кукольную майку.

— Настя Быкова плохо пела! — уткнувшись в журнал, сказал вдруг Гоша. — Выкрикивала! А надо напевно!

Маленькая Настя уставилась на него ясными глазами.

— Вот это да! Не успел прийти — все знает!

— У нас секретов нет, — серьезно ответил Гоша. Все засмеялись, и Гоша тоже.

Ира с Настей умчались на гимнастику, а прозрачная беленькая осталась и стала пилить мальчишку, похожего на котенка: