Потом выпила стакан фруктовой воды и уехала.

Полковник покачал головой. «Ребячество, ребячество», — проворчал он и, бросив письмо в ящик стола, продолжал свое чтение.

Однако слова девушки нарушили душевный покой старика. «Большинство молодых людей готовы отдать жизнь ради своего идеала. Надо действовать», — подумал он и преисполненный решимости спасти Леопольдину от гибели, отправился в Вальронс. Г-жа Дювиль была на ежегодном лечении на водах, муж ее был в горах, а Луи Дювиль, занимавшийся в отсутствие отца всеми делами фирмы, только что вернулся с работы и наслаждался вечерним воздухом, сидя перед домом. По тому, как резко полковник затормозил, как он стремительно вышел из машины и громко хлопнул дверцей, он подумал, что тот приехал сообщить ему какое-нибудь важное событие из военной жизни.

— Ну, ты и наломал дров, — крикнул полковник, быстрым шагом направляясь к нему. — Сейчас не время для шуток, уверяю тебя. Где Леопольдина? Что слышно о ней?

— Дядюшка, я не понимаю, почему вы задаете мне этот вопрос?

— Ладно, ладно, не понимаешь. Будем серьезны, дружочек. Положение тревожное и, возможно, безнадежное. Подруга Леопольдины передала мне завещание этой несчастной девчушки, которой ты вскружил голову. Ты с ума сошел? А? В пятнадцать лет! Пишет завещание. Понимаешь, что это значит? Она тебя любит и хочет покончить с собой, если уже не покончила. Согласись, что это уж слишком.

— Дорогой дядюшка, вы меня удивляете.

— Удивляю тебя? Это все, что можешь сказать? Ты удивлен? Этого тебе достаточно? Довольно. Для мужчины есть не просто женщины; есть еще и любовь.

— У меня есть свои привязанности, — отвечал Луи.

— Да, удовольствия и дела. А пока ты шляешься по ресторанам, казино и балам, да еще с кем? — спрашиваю я тебя, хотя я отлично знаю, можешь не говорить, — несчастная Леопольдина решает, что лучше: повеситься, броситься в реку или застрелиться.

— Вы преувеличиваете! Я видел Леопольдину всего один раз и то год тому назад.

— Один раз? Это слишком много.

— А меньше просто невозможно.

— Значит слишком мало.

— Слишком мало?

— Да, потому что, естественно, если бы она знала тебя получше, то наверняка не любила бы так. Она создала из тебя героя, напридумав тебе невероятные достоинства, а ты даже не соизволил дать ей возможность сравнить образ этого героя с печальной действительностью. Мог бы уже сделать такое одолжение.

— Все это мне не нравится и смущает, как всякий гротеск. Леопольдине что, больше нечего делать, как умирать от любви?

— Что ты хочешь? Молодежь экзальтирована, а в том возрасте, какой сейчас у Леопольдины, из-за пустяка можно покончить с собой. И вот тебе доказательство. Повторяю: она написала завещание. Подумай и не дай Бог, чтобы твоя невнимательность не сделала тебя убийцей. Завтра я уезжаю в Люшон. Надеюсь, там меня не ждут дурные вести.

Вечером того же дня Луи Дювиль остановил машину на полдороге и пошел в сумерках через лес к дому Леопольдины. Это был небольшой особняк с четырьмя башнями, как у замка, заросшими диким виноградом, отчего здание походило на монумент из растительности, приходивший в движение при малейшем дуновении ветра. Над балконом горела лампа, отгоняя летучих мышей от окна комнаты, из которой слышалась какая-то далекая, незнакомая музыка. У порога дома стояли две корзины с грибами. Луи Дювиль долго стучал в дверь. Ему открыла служанка, посмотрела на него и закрыла дверь перед самым его носом, не спросив даже, что ему надо. От растерянности и удивления он поднял глаза вверх и увидел на освещенном балконе Леопольдину. «Подождите, я сейчас спущусь», — крикнула она и вылезла через окно.

— Вы заблудились в лесу? — спросила она. — Оно и понятно: пейзаж и дороги меняются в зависимости от времени года. Иногда вся местность может измениться за несколько часов и, чтобы не заблудиться, надо хорошо ее знать и учитывать время суток и года. А куда вы шли? Вернее, куда направлялись?

— Я как раз к вам и шел.

— Ну зачем говорить неправду?

— Я говорю правду. Я часто думаю о вас и сожалею о вас, сожалея о том, каким я стал. Жизнь меня тяготит.

— А меня тяготит моя молодость.

На балконе горела лампа, и летучие мыши бесшумно сновали вокруг них, словно плавая в ночном воздухе. Было довольно свежо. «Идите сюда», — сказала Леопольдина, и они пошли и сели на ствол поваленного дерева.

Невозможно предвидеть рождение времени. Существовали, с одной стороны, Луи Дювиль и г-жа Зарагир, Париж, платья, драгоценности, нескончаемые ночи, ощущение несвободы от сознания, что ты любовник безупречной женщины, бросить которую значило бы убить ее, а с другой стороны, были Луи Дювиль и Леопольдина с черной лентой на шее, природа, свидания на скрещении дорог и ничем не нарушаемые паузы любви.

Так прошло больше трех лет, и со стороны казалось, что ничто не изменилось в жизни этих людей.

Г-н Дювиль и его сын вместе ездили к себе на работу. По субботам Луи Дювиль отправлялся в Париж; обычно он проводил отпуск в роскошных отелях вместе с г-жой Зарагир, супругами Даже и их друзьями. Дювиль-отец пополнял свой гербарий, г-жа Дювиль лечилась на водах, полковник писал мемуары. В октябре г-н Зарагир каждый год приезжал в Вальронс, и тогда Луи Дювиль придумывал какой-нибудь повод, чтобы уехать оттуда.

Раньше когда Леопольдина беседовала с г-ном Зарагиром, она не знала, почему тот не живет со своей женой и, хотя потом ее просветили на этот счет, из дружбы к нему и по деликатности своей, она делала вид, что ничего не знает. Он оставался ее наперсником. «В тех случаях, когда человек нам дорог, — сказал он ей однажды, — надо, чтобы ревность была терпелива. Любовь умирает от того, что втайне мы полагаем, будто она является иллюзией».

— Мне не надо ревновать и у меня нет иллюзий. Я выйду замуж за Луи, вот увидите. Чтобы держать его в состоянии беспокойства, я говорю ему иногда, что еще не решила, кого из вас двоих мне выбрать. Я говорю ему, что люблю вас так же, как и его.

— Так же — это значит иначе.

— Бывают такие «иначе», которые стоят друг друга. Бывают даже такие, которые соревнуются друг с другом.

— Да, но никому не хочется быть любимым «иначе», даже если это значит «больше».

— Тогда я люблю иначе как раз его, — сказала она и спросила, приедет ли он на ее свадьбу.

— Да, специально приезду по такому случаю из Тижу.

Причуды любви нравятся людям и придают им своеобразную уверенность; они не поддаются анализу и обезоруживают критику. Все соседи Вальронса с интересом следили за любовными приключениями Леопольдины. Супруги Дювиль оберегали их, а г-н Зарагир в каждый свой приезд считал своим долгом сказать что-либо хорошее по поводу чувства, триумф которого означал бы поражение его жены. Эта мысль ласкала его воображение, и пока он улыбался, глядя в будущее, Луи Дювиль тщетно пытался освободиться от г-жи Зарагир.

— Нет ничего хуже, чем любить мужчину, в котором ты не уверена, — говорила она ему. — Если вы измените мне, я покончу с собой.

Он отвечал ей улыбкой или целовал руку.

— Дорогой, ты слишком много работаешь, и твоя усталость нас разлучает. Давай поедем в деревню, я буду там за тобой ухаживать, — говорила она.

А однажды вечером она заявила ему, что собирается разводиться:

— Мне надоела такая жизнь, и я получила консультацию у адвоката семьи Даже.

— Разводиться? Зачем?

— Затем что я терпеть не могу двусмысленных положений. Если бы я была свободна, мы оба были бы свободны.

— Не больше, чем мы сейчас. Вы же не обязаны ни перед кем отчитываться.

— Да, но такая жизнь как сейчас — это не жизнь. Я хочу нормально жить вдвоем, хочу создать настоящую семью. Мы по-моему заслужили это.

Услышав это, Луи Дювиль сделал вид, что чуть было не забыл про деловую встречу, и внезапно уехал.

На следующий день Леопольдина праздновала свое семнадцатилетие. По этому поводу она организовала пикник в лесу.

— Мой пикник будет не просто праздник, — сказала она Луи. — Папа придет в костюме турка, с тюрбаном на голове, мама будет, как она есть, полковник наденет форму полковника и будут ваши родители. Придут лучшие мои друзья, всего семнадцать человек и вы будете сидеть рядом со мной. Гости соберутся в сумерках: ведь именно в сумерках вы впервые пришли ко мне. Время быстро бежит, когда люди любят друг друга. Три года! Подумать только!