— Я ношу тебя не только в сердце, но и в душе, — ответил он.

— А что вы мне подарите на день рождения?

— Мою мысль.

— О, мысль, это слишком много.

Она гордилась тем, что ее любит взрослый мужчина, ей нравилось в шутку командовать им, и она добилась от него обещания, что он будет помогать ей принимать гостей. Ничто так не восхищало Луи Дювиля, как подчиняться ей, и в семь часов он уже был у нее под окном. Она появилась на балконе с черной лентой на шее, в старинном платье, темном и смелом, подчеркивавшем светлые краски ее юности. «Подождите», — сказала она и минутой позже была в его объятиях. Гости, с цветами и подарками, явились все вместе. Начались объятия, толкотня, поцелуи, смех. Отец Леопольдины, облачившийся в костюм турка, прыгал вокруг нее, а мать ее без конца повторяла: «Семнадцать лет, семнадцать лет, Боже мой, как дети быстро растут. Кто бы мог подумать?»

По обе стороны дороги, ведущей от дома к озеру, где был организован пикник, лежали горы роз. Леопольдина единолично повела колонну своих гостей. Они шли за ней, образуя настоящий кортеж, и она провела их куда следовало. Обычно погода в конце июля в расположенных на континенте странах бывает тихой, если, конечно, не случится гроза. Лунный свет превращал озеро в зеркальную поверхность, и только карпы время от времени разбивали это зеркало. Было тепло. Разложенные на листья каштанов розовые, голубые и лиловые тарелки походили на большие цветы. Стояли салаты и блюда с птицей, фрукты в вазах; а графины с вином кольцом окружали непременный пирог с семнадцатью зажженными свечами. Во всяком творчестве присутствует то или иное предсказание, и художники, оповещая нас об истинах, которых они сами не осознают, внушают нам либо страх, либо желание жить.

Пикник Леопольдины был в сговоре с вечностью. Он словно с неба явился, был полон грации и каждый из гостей вдруг почувствовал, что он является тенью какого-нибудь праведника. Отец Леопольдины, слегка захмелев, во время десерта стал кричать:

— Музыканты, где вы? Где вы, музыканты?

Поднялись юноши и девушки, и с ними встала Леопольдина, плечо которой касалось плеча Луи Дювиля. Молодые люди взяли свои гитары и скрипки, и она запела песню, которую сама сочинила:

Послышались возгласы одобрения, аплодисменты, и Леопольдина после настойчивых просьб спела песню на бис.

— Пират Востока? И откуда она взяла это? — спрашивала мать.

— Да, в самом деле, что это такое, пират с Востока? — спросила г-жа Дювиль.

— То, что не удается понять сразу, чаще всего необъяснимо, — ответил ей муж.

— Я не буду тушить свечи на праздничном торте, — заявила Леопольдина. — Ведь как только свечи гаснут, праздник кончается.

Она вынула свечи из торта, вставила их в подсвечники, разрезала торт, всем раздала по куску, а последний кусок дала Луи Дювилю.

— Откройте руку. Вот ваша мысль, — сказал он ей тихо и положил в ладошку сапфировый цветок «анютины глазки» [6]; она не выпускала его из кулачка всю ночь.

Два дня спустя г-жа Зарагир получила письмо от Луи Дювиля. Она только что пришла домой и сидела, разговаривая с г-жой Даже.

— Я падаю от усталости. Уф, уф, пойду прилягу, — сказала она.

— Завидую тебе. А мне еще надо одеться и ехать на званый ужин, да еще какой ужин!..

— У меня лицо… краше в гроб кладут, — заметила г-жа Зарагир.

— Мужчинам хорошо: даже когда они находятся на последнем издыхании, это по ним не видно. Ничто их не берет, — сказала г-жа Даже.

В эту минуту горничная принесла г-же Зарагир вечернюю газету и письмо.

— Смотри-ка, письмо от Луи. Наверное, он решил написать, чтобы попросить у меня прощения.

— Прощения?

— Да, в последний раз, когда он приходил ко мне, он вдруг уехал, не сказав ни слова, даже не поцеловал. Но я на него не сержусь: он бедняжка устал почти не меньше, чем я.

Она вынула письмо из конверта, развернула, положила на туалетный столик, пробежала первые строчки и расхохоталась:

— Ну, что я говорила, вот послушай:

«Дорогая, будь снисходительна и прости, что я ушел в тот день так рано. Я знаю, где мое сердце, но не знаю, где моя голова. Мне приходится слишком много работать, мало сплю и у меня остается все меньше свободного времени. Как я могу в таких условиях быть самим собой, быть счастливым, когда обстоятельства мешают мне думать только о твоем счастье. Твое счастье! Дорогая, я хочу, чтобы ты была счастлива, так надо, таково мое желание, и мое мучение…»

В левой руке г-жа Зарагир держала гребень и, читая, плавно проводила им по волосам.

— Какой мужчина! Какая преданность! — проговорила г-жа Даже.

— Он убивает себя, — ответила г-жа Зарагир и продолжала чтение вслух:

«И я опять должен тебя огорчить: мне не удастся приехать в Париж в следующую субботу. В Вальронсе мы принимаем зарубежных коллег, и я должен присутствовать. Как видишь, лишаюсь твоего общества не для своего удовольствия.

Что интересного? Очень жарко, вокруг высохло. До пяти часов обычно изнемогаю от жары. К счастью, ночью прохладно и ужинаем мы почти каждый вечер на воздухе. Вчера я даже был, — поверишь ли? — на пикнике в окрестностях Дантеля (Дантель, сколько воспоминаний!), на берегу озера, у соседей, несколько странноватых людей, с чьими сыновьями я в детстве дружил. Но ни одного из них не было на пикнике, о чем я очень сожалел. Праздновали семнадцатилетие их сестры Леопольдины. Она бы тебе очень понравилась».

— Он думает только о тебе, — перебила г-жа Даже.

«…Она танцует, пишет стихи и сочиняет песни, которые сама же отлично исполняет. К тому же простодушна невероятно, как бывают простодушны некоторые рассеянные люди. Глядя на нее, я все время думал о тебе. Ведь тебе я обязан тем, что стал понимать людей, их наивность и поступки, все то, чего раньше избегал. Ты научила меня всему. Без тебя, без прожитых с тобою лет, я бы скучал на этом провинциальном ужине и вернулся бы в Вальронс, злясь, что потерял целый вечер. Кстати, погода была отличная. Так же, как было летом в Австрии: озеро, музыка, синяя ночь, белое вино, помнишь? Сердце сжимается».

— Он все он сводит к тебе, — еще раз перебила г-жа Даже.

— Ах, не перебивай больше, прошу тебя, — воскликнула г-жа Зарагир и продолжала: «… Вчера звезда тянула за собой невидимый корабль с луной, парус его был почти круглым и, когда все вокруг нас трепетало и мы слышали шепот июльской ночи, я видел тебя в твоем доме, в Париже. Самые невинные чувства порой вызывают в нас угрызения совести. Да, я видел тебя и чувствовал себя виноватым в том, что испытывал удовольствие от того, что был там. Женщина должна опасаться не чьих-то глаз, не чьих-то рук, не чьих-то волос, а таинственных струй в природе, власти молчания и созерцания, не боящегося расстояний. Но ты не должна бояться, что я тебя забуду. Кстати, что касается забвения: мне надо не забыть тебе сказать, что родители Леопольдины, возможно, пошлют ее этой осенью в Париж завершать музыкальное образование. Она там пропадет. Я обещал, что займусь ею, и ты мне поможешь. Радуюсь за тебя: она забавная и тебе будет с ней интересно, я уверен.