Луи вернулся в Вальронс только 4 октября. Невеста приехала 18-го утром, вместе с родителями, братом и его женой, а 20-го вечером на машине подъехал увешанный подарками г-н Зарагир, высокий красавец, прекрасный как ясный день. Дверь гостиной распахнулась, и появился он, внушительный, свободный, с высоким лбом, овеянным ветрами приключений. Те, кто его еще ни разу не видели, сразу прониклись сознанием значительности этой личности. Он здоровался, обнимал, целовал руки, и все его движения свидетельствовали, что он чувствует себя превосходно, что друзья ему дороги и что ему приятно выражать им свою любовь. Невеста, приготовленная беседами о нем полюбить его, его полюбила. Он же полюбовался ею, отпустил родителям комплимент по поводу того, что они произвели на свет такую дочку, а Луи Дювиля поздравил с такой прекрасной победой.

В тот вечер за ужином в Вальронсе были только супруги Дювиль с сыном, невеста и ее семья, полковник и Зарагир. Грандиозные и шумные приемы, так тщательно подготовленные хозяйкой дома, должны были начаться лишь на следующий день, однако чтобы создать у гостей праздничное настроение, она приказала зажечь в столовой свечи. Внешность присутствующих от этого, естественно, выигрывала. Особенно такое освещение смягчало унылые лица родственников невесты. Им не понравилось, что дочка получила от жениха лишь скромный золотой перстень с топазом, и они с недоверием приглядывались к нему, подозревая, что он не так богат, как хочет выглядеть. Их угрюмость делала общее радостное настроение немного менее радостным, и за столом царила тишина, которую первым нарушил полковник. Залюбовавшись цветами, украшавшими стол, он не выдержал и воскликнул:

— Черт побери, ну и цветы!

— Да, природа часто преподносит нам удивительнейшие сюрпризы, — сказал г-н Зарагир. — Ее воображение явно превосходит человеческое воображение.

— Простейший цветок бросает вызов всем претензиям людей с их изобретениями в области механики, — заявил г-н Дювиль. — Машины рождаются уже устаревшими, отставшими, вышедшими из моды, и даже находясь в движении, они инертны, тогда как неподвижные растения гордо проходят сквозь века со скоростью мимолетных видений. Ничто не может сравняться с цветком в новизне и одновременно в древности.

Полковник тут что-то заметил по поводу японских деревьев, от которых ему нетрудно оказалось перейти к русско-японской войне 1905 года. Благодаря его болтовне и репликам его собеседников первая часть ужина прошла довольно оживленно. Настоящее веселье наступило, когда перед десертом Луи встал и надел на палец невесте перстень с крупным рубином. Она поцеловала жениха. Глаза ее, столь многоопытные в выражении любви, затуманились слезами радости, и она обошла стол, то и дело кладя руку на скатерть между сидящими и повторяя: «Вы только посмотрите!» Ее родители признали в этом подарке доказательство внушительного состояния, которое призвана была разделить недооцененная ими дочь. Понимая, что пришло время сблизиться с ней и проявить родственные чувства, они оживились, их лица из вытянутых сделались круглыми, и они без зазрения совести стали разыгрывать комедию горячих чувств.

Еще до начала ужина Луи Дювиль показал г-ну Зарагиру обручальное кольцо и прочие драгоценности, которые он собирался вручить невесте на следующий день.

— Пусть у нее будет два сюрприза, — сказал г-н Зарагир. — У каждого из нас будет своя минута удовольствия вручать подарки. Мне не терпится вручить вам обоим кое-какие безделушки.

Он вышел из-за стола и принес молодоженам поднос с несколькими шкатулками.

— О! Это все нам? — воскликнули те.

Подарки г-на Зарагира были бирюза и бриллианты в золотой оправе. В коробочках лежали браслеты, броши, запонки, но особым великолепием поражало прекрасное ожерелье в виде переплетающихся заглавных букв, составляющих целую фразу: «Боги вам это предназначили, а дружба вручает». Во всех этих драгоценностях были видны изобретательность г-на Зарагира, его властный вкус и горячее желание сделать приятное, что еще более увеличивало их ценность.

— Ах, какая прелесть! Сколько прелестных вещей! Великолепно! Это слишком, слишком красиво! Спасибо, спасибо!

Невеста взяла ожерелье и протянула его г-ну Зарагиру со словами: «Наденьте первым». Луи и его отец поаплодировали этому жесту. Тогда Зарагир надел колье на шею невесты, и все услышали щелчок застежки.

— Ваше счастье составит мое счастье, будьте счастливы, — сказал он ей.

Неожиданно из сада послышались аккорды музыки. Раздвинув шторы, все увидели в дыму бенгальских огней четырех юношей и четырех девушек, которые пели, аккомпанируя себе на гитарах и скрипках.

Г-н Дювиль открыл окно и крикнул им:

— Там холодно, идите сюда!

Музыканты отвечали, что просто хотели исполнить серенаду молодоженам. На самом же деле юношам было любопытно взглянуть на женщину, ради которой Луи отказался от холостяцкой жизни, а девушки пришли только из-за г-на Зарагира. Ему нравилась их шумливость, он с удовольствием отвечал на их вопросы и смеялся вместе с ними. Он был их другом, они обступили его со всех сторон. Он занялся ими, отчего невеста в глубине души почувствовала нечто вроде ревности. Потом юноши взялись за свои скрипки, а девушки — за гитары. Все уселись, чтобы их послушать, а невеста отвела Зарагира в темный угол гостиной.

— Вы напоминаете мне какое-то мое воображаемое воспоминание, — сообщила она ему.

— Воображаемое воспоминание? Вы тоже для меня являетесь таким воспоминанием, — ответил он.

Подобно тому, как он очаровывал многих женщин особым сочетанием присутствия и своеобразной отчужденности, что оказывается обычно самой опасной приманкой, ее он притягивал к себе какой-то определенной неопределенностью, чем-то абсолютным, что называют обаянием и что составляет, возможно, гений души. Ее тянуло к нему все, что было в нем неуловимого и, подталкиваемая неприязнью к юным музыкантшам, в обществе которых ему было хорошо, она хотела, чтобы он предпочитал ее всем остальным.

— Да, воображаемое воспоминание, — повторила она, вновь очаровав его своим акцентом.

Праздничный вечер заканчивался долгими объятиями и поцелуями, а между тем в воображении г-на Зарагира поселился и никак не желал его покидать некий образ. Пожелав спокойной ночи обитателям Вальронса, он пошел прогуляться один по парку.

Мечты способны опьянять. И он было размечтался, но потом спохватился, проанализировал свои чувства и возмутился ими. Понемногу сердце его успокоилось. Обычно не склонный поддаваться капризам, он решил, что сейчас стал именно игрушкой каприза, решил, что сумел разгадать интригу последнего, и, успокоившись, вернулся в дом, погасил всюду свет и поднялся в свою комнату.

Г-жа Дювиль попросила полковника пригласить на следующий день невесту и ее семью пообедать у него.

— Задержи их в Дантеле как можно дольше, — сказала она.

Это был канун свадьбы. Г-н Дювиль с сыном должны были обедать в городе с г-ном Зарагиром; таким образом в Вальронсе никого не оставалось, и она могла свободно заниматься последними приготовлениями к торжеству.

Зарагир испытывал угрызения совести. Мысль о том, что он полюбил невесту Луи, вызывала в нем отвращение, он презирал себя и переносил это чувство на нее. «Как она смеет мне нравиться? Это — бессердечная женщина. В том, что я ее полюбил, виновата она. Я предпочел бы скорее умереть, чем прикоснуться к ней», — думал он и в то утро смотрел на нее без каких-либо эмоций. Выходя из дома, она сказала:

— Я сейчас еду в Дантель. Ведь можно любить, не развлекаясь, вот я и люблю дядюшку, но скучаю у него. Дни там тянутся бесконечно. Почему бы вам не приехать и не освободить меня?

— Я приеду, — ответил г-н Зарагир.

Во время обеда с Дювилями, он сказал им об этом своем намерении, которое они оба просто не могли не одобрить, так что после обеда отец и сын направились к себе в офис, а он поехал в Дантель за невестой.

Полковник впервые принимал его у себя, и поэтому показал ему весь свой старинный дом, где царил образцовый порядок. Стены его были обтянуты хлопчатобумажной тканью с восточным орнаментом, весьма модной в прошлом веке. На этом условно-декоративном фоне выделялись сюжеты времен Первой и Второй империй: картины, запечатлевшие переправу через Березину и атаку кирасиров при Решоффене, полотно «Дедушка и дурные вести» Нильса Форсберга, а рядом — рисунки Джорджа Скотта и Бернара Нодена с изображением солдат 1914 года. Воинская честь, дух самопожертвования и верности долгу явно ценились в этом доме патриота превыше всего. Зарагир находил все, что видел прекрасным, а невеста, сопровождавшая его по всем комнатам, восхищалась всем, чем восхищался он.