Зеленые бородачи между тем заняли места в партере, и принялись разглядывать Машу и Ивана. С довольно непроницаемыми лицами.

Иван обратил внимание, они не захватили с собой ни одного кулька. Явились на концерт с голыми руками. Не захотели платить за билет… И окончательно признал в них начальников, — потому что, чем ты главней, тем больше тебя манит на дармовщинку.

Старики никуда не торопились, — такая у них была жизнь, размеренная, вдумчивая, совершенно без суеты. Они чинно приблизились, чинно застыли и чинно принялись рассматривать Машу.

Потом один из них что-то сказал коротко, — вся толпа разом повернулась и стала смотреть на вход в сарай.

Там два мужика вносили под руки совершенно искалеченного человека. У которого тонкие ножки, были, как плети, тонкие ручки, — как иссохшие ветки, а голова сидела на чересчур длинной шее как-то криво, как никогда не должна сидеть голова ни на чьей шее.

В общем-то, это был полный калека. Калека из калек, — хуже покалеченного придумать было нельзя.

Его несли, — он весь как-то дергался, не в такт движению… Иван даже забыл, что он на сцене, — и артист. Так ему жалко стало этого человека.

Толпа немного раздалась, калеку внесли, и посадили за землю перед журнальным столиком.

Сразу за ним высились старики в зеленых халатах.

— Уважаемая Светлана Игоревна, — вдруг громко, чистым голосом и по-русски, сказал один из стариков. В толпе прекратились всякие шорохи, она замерла, так что кроме этого бодрого голоса ничего для нее и не осталось. — Мы бы хотели, чтобы вы исцелили этого беднягу.

— Маш, очнись, к тебе обращаются, — незаметно толкнул Иван Машу.

Но та уже и без того прекратила свои харе, харе, — и уставилась с состраданием на несчастного.

Тот согнулся на земле каким-то крючком, опустил низко голову, так что лица не было видно, — и весь превратился в какой-то дрожащий, болезненный ком. Он никак не реагировал на то, что происходит вокруг, — должно быть, ко всему прочему, и не слышал ничего, и не видел, и не чувствовал.

— Вы на самом деле этого хотите? — негромко переспросила Маша.

— Да. Мы хотим… — четко, с какими-то суперавторитетными интонациями в голосе, подтвердил старик.

— Что-то я не пойму, — сказала Маша, но как-то не слишком по-доброму. — Вы хотите, чтобы я исцелила его? Или вы хотите узнать, смогу ли я это сделать?

— Мы хотим, уважаемая Светлана Игоревна, — повторил, громко и слишком отчетливо старик, — чтобы вы исцелили этого беднягу.

— Я не могу этого сделать.

— Почему? — как-то хитро спросил мудрый старик.

— Я не умею исцелять.

— Вы же чем-то опоили уважаемых наших отцов семейств, и теперь они утверждают, что вы — госпожа, и можете все… Но тогда вы можете приготовить свое зелье. И мы дадим попробовать его этому бедняге.

— Он что у вас, кролик?.. Может, вы попробуете его сами?

Иван что есть силы толкнул ее в бок. Эту харе-харе…

— Не дерзи… Нам же хуже будет.

— Опасно, — мудро и без обиды, не согласился старик, — мы видели результат.

— Хорошо, — кивнула Маша, — хорошо, что вы такой осторожный… Тогда дайте ему выпить что-нибудь.

— Что? — хитро спросил старик.

— Все равно, что… Какая разница!

— Никакой разницы? — продолжал хитрить старик.

— Никакой, — согласилась Маша.

Мудрец в чалме сделал знак рукой, из-за его спины вышел парень, налил в стакан из какого-то графина, стоявшего на журнальном столике, и вопросительно посмотрел на своего командира.

— Пои, — хитро сказал старик.

Парень подошел к несчастному, присел перед ним на корточки, приподнял немного его голову, и поднес этот стакан к его губам.

Все хотели посмотреть, как это происходит. Но в партере были одни мудрецы, им было видно лучше всего. Остальные заглядывали через них, или старались зайти со стороны, — там тоже было неплохо видно.

Бедняга сделал несколько глотков, и больше не захотел.

— Достаточно, — негромко сказал главный мудрец своему служителю, который вопросительно посмотрел на него.

Все стали наблюдать, что произойдет с калекой дальше. Так что, даже Маша с Иваном перестали их интересовать.

Иван, который предчувствовал прокол в программе спектакля, шепнул Маше:

— Они же обозлятся, что ты их поводила за нос… Ты подумала об этом? Лучше бы было продержаться как-нибудь до завтра, чтобы нас спокойно отправили на рынок.

— Не терпится, чтобы тебя продали? — спросила Маша.

Опять Иван с трудом узнал ее голос. Как тогда, — в поезде.

Но на этот раз остались знакомые интонации, и голос был ее. Просто Иван с трудом узнал его, потому что он стал какой-то хриплый, словно бы Машка начала курить, дорвалась, и курила целую неделю, одну за другой.

— Ты смотри у меня, — испуганно сказал Иван, — ты мне слово давала…

Может быть, Маша и дала Ивану какое-то слово, — она не помнила. Но если и дала, то дала выше сил.

Или ее слово взяло временный отпуск. За свой счет.

Потому что толпа человек в пятьсот, или, на худой случай, в триста, — не зря так внимательно наблюдала за несчастным паралитиком.

Таинственное зелье, стоявшее на журнальном столике в графине, неизвестно как туда попавшее, — делало свое дело.

Началось с того, что только что совершенно неподвижный калека, — если не считать мелкой трясучки всего его организма, — стал самостоятельно приподнимать голову. Он чуть приподнял голову, посмотрел на утрамбованную ногами землю, рядом с собой, — и протянул к ней руку.

Только что скрюченную, и совершенно неподвижную.

А здесь она послушалась его воли, слегка распрямилась, протянулась по направлению к земле, и коснулась ее.

Все уставились на его пальцы, которые трогали эту землю, как-то непостижимо ласково гладили ее, словно вместо обыкновенной земли, это была мама этого несчастного, — а он ее, после долгих безуспешных поисков, нашел.

Как находят единственного человека на Земле, которому ты еще нужен…

При виде чуда, дамочки в толпе слегка заголосили и зарыдали. Некая негромкая истерика началась в толкучке среди особ женского пола. Мужчины же сурово молчали, дети прижались к их ногам.

Между тем, распрямилась одна нога паралитика. Он теперь полусидел на земле, опершись о нее одной рукой, и вытянув ногу… Старался протянуть вперед вторую скрюченную руку. И у него — получалось.

Он чего-то хотел… Дотянулся второй рукой до земли, и оперся ею об нее. Теперь он упирался в землю двумя руками, — и начинал выпрямлять вторую ногу.

Дамские всхлипы в толпе раздались отчетливей, — с одной так сделалось просто плохо, ее здоровые ноги перестали держать ее, и она сползла вниз, ее кинулись поднимать, и держали за плечи, чтобы она могла наблюдать происходящее дальше.

Паралитик между тем выпрямил вторую ногу и опустил туловище на землю. Было такое впечатление, что весь этот процесс исцеления изрядно утомил его, и теперь он собрался немного прикорнуть.

Он весь лег на землю и принялся сворачиваться на ней калачиком. Он положил одну, только недавно еще неподвижную, руку себе под щеку, подтянул колени непослушных ног, почти достав ими до головы, и обхватил их другой, свободной рукой.

И закрыл в блаженстве глаза…

После этого перестал вообще делать какие-либо движения.

Толпа терпеливо ждала, разглядывая спящего паралитика минуту, потом другую, потом третью. Но тот не желал больше двигаться, а желал спать.

— Долго он будет так лежать? — громко и хитро спросил Машу главный мудрец.

— Долго, — сказала она.

— Его можно разбудить? — спросил он ее.

— Нельзя, — сказала она. — Потому что он умер.

— Как это умер? — не поверил мудрец, и глаза его, когда он посмотрел на Машу, хитро блеснули.

— Вот так, — сказала Маша. — Как все умирают… Так и он.

В раннем туманном летнем утре, предвещавшим довольно жаркий день, застыли за колючей проволокой три грузовых машины с брезентовым верхом, и довольно приличного вида микроавтобус.