Я посмотрел с оптимизмом, — вспомнив, как он сдавал квартиру… А потом, — ведь на ошибках учатся.

Никто, ни Иван и ни Маша, ни разу не спросили меня: Миша, как у тебя получилось провести такую операцию? Как ты обманул охрану, как они вас пропустили через свои кордоны, — не подняли тревоги, не забили в колокола, не бросились, угрожая стволами, наперехват?.. Как это, Миша, у тебя здорово так вышло?.. Никто не спросил. Ни разу.

Я все ждал, когда кто-нибудь поинтересуется. Так и не дождался…

Но если бы дождался, я бы не знал, что им ответить. Потому что не понимал сам.

Теперь, когда прошло какое-то время, я совершенно не представлял, что происходило со мной. Чем дальше, тем больше не понимал.

Ведь то, что получилось, — никак не должно было получиться. Ни по одному закону физики… Мало того, я совершенно был уверен, что заберу Машу оттуда. Не знал, что будет потом, после того, как мы выйдем из проходной и сядем в машину, но до проходной, — был уверен. Просто ничего другого произойти не могло.

После того случая в метро, когда я угадал про Пашку и цыганского мальчика, — я, естественно, ставил эксперименты. Дня три после этого, я все время пробовал чего-нибудь угадывать.

Что сделает тот мужик, на какой остановке выйдет, или что сделает та тетка, будет читать свою книжку или нет.

Только и делал, пока ездил в метро, — что отгадывал.

И — не отгадал ни разу. Ни — единого… Так что, в результате, наплевал на это занятие.

Но здесь — случилось.

Нежданно-негаданно…

Это же было из ряда вон!.. Чтобы во мне таились такие сильные паро-нормальные способности. Я бы знал что-нибудь о них, если бы они были. Такие вещи проявляются еще в детстве… Болгарская предсказательница Ванга, — я читал об этом в журнале «Вокруг света», — в детстве во время песчаной бури, когда она ослепла от песка, встретила летающего на лошади князя, который подарил ей способность предвидеть будущее.

Я же в своем детстве не встречал ничего летающего и готового одарить меня чем-нибудь полезным… Откуда?

Где истоки того, что произошло со мной?

С другой стороны, то, что я натворил, не казалось мне чем-нибудь особенным. Просто, после этого здорово устаешь, — только и всего. Ничто в душе не протестовало, или наоборот, ничто в душе не восторгалось, — была только усталость от бесполезных попыток что-либо объяснить. Словно бы во мне спрятался ребенок, постоянно задающий самые дурацкие вопросы, и взрослый человек, постоянно занятый тем, чтобы на его белиберду отвечать одним словом: «отстань».

Твердо я знал единственное: без Маши у меня ничего бы не получилось. Никого — так обмануть… Это от ее взгляда во мне ненадолго пробудились дремлющие неизученные силы человеческого организма.

Другая чушь тревожила взрослого человека… Он боялся умереть.

То есть, взрослый человек, — это я. Я стал бояться будущего своего припадка. Что завалюсь как-нибудь, — и это будет, наконец-то, в последний раз.

Теперь мне стало, что терять. Вернее, — кого.

В ту, первую ночь на новой квартире, я долго не мог заснуть, и под утро меня потянуло в туалет. Я вышел в коридор, и нос к носу столкнулся с Машей, которая, закутанная в одеяло, пробиралась в то же место.

Мы остановились у дверей туалета и стали смотреть друг на друга. Все это произошло молча. Молча встретились в коридоре, и молча стали смотреть, — будто, так нужно, и подобное смотрение самое естественное из всего, что может между нами произойти.

Из одеяла выглядывало только ее лицо и босые ноги… На кухне забыли потушить свет, и он, сквозь ее стеклянную дверь, стелился матово по коридорному полу, отражаясь от его зеркального паркета.

Было тепло и тихо.

В этой тишине, где не было ни единого звука, она испуганно смотрела на меня, как серая беззащитная мышка, которая вдруг наткнулась на сытого усатого кота.

И которая не знает, что придет в голову этому страшному животному, — съест он ее или только решит поиграть.

— Пожалуйста, — прошептала она, разрешая мне пройти в заветное помещение.

— Нет, что вы. Пожалуйста… — не согласился я.

Мы снова замолчали.

Маша принялась рассматривать мои тапочки, которые я стащил у Ивана, — как когда-то рассматривала шины своего велосипеда, с величайшим вниманием.

А я смотрел на нее, чувствуя себя величайшим из дураков, — и еще чувствовал, что она пришла на эту землю из другого мира, — более древнего, более совершенного, и более могущественного, чем наш.

Так что, получалось, что я уродился пигмей пигмеем. И ответственность, которую взвалил на себя, похитив ее, — когда-нибудь раздавит меня.

Если уже не раздавила.

— Пожалуйста, — повторила она, — вы подошли первый…

— Нет, — не согласился я, — это вы…

И мы снова принялись молчать.

Тут появился Иван, — он прошел между нами, как между двумя столбами, и захлопнул за собой дверь, из-за которой мы только что препирались. Сквозь журчание, которое раздалось следом, он сказал нам:

— Знаете, ребята, — жизнь прекрасна… Я только сейчас это понял. Поэтому и проснулся.

Вечером у нас опять был общий ужин.

— Ну? — спросил я Ивана, — что ты надыбал?

— Что вы без меня стали бы делать? — с материнской заботливостью, сказал он. — Один — припадочный, другая — вообще без крыши, только и знает, что реветь… «Десять тысяч», — передразнил он Машу… А триста долларов не хочешь?!.

И принялся разглядывать наши недоумевающие физиономии.

— Я в курсе, — сказал он, — помотался немного по Москве, переговорил с кем нужно, перед ребенком у трейдеров секретов нет… Короче, у нас процветает жульничество. Этот твой любимый рынок победить невозможно, он ломает всех. Перемалывает, как мясорубка, любые бабки. Вой стоит по всей столице, половина трупов в Москва-реке из-за этого. Кидаются в нее целыми пачками… Поэтому банки принимают клиентов с любыми деньгами, — все равно ты их потеряешь. Я нашел сначала площадку с начальным депозитом в две тысячи долларов, потом — в тысячу, потом — в пятьсот, потом — в триста, потом — в сто… Но где в сто, там через Интернет не работают. Все — по телефону… Вообще, ворюги… Нам подходит — триста.

— Ты же говоришь: жулики… — робко сказала Маша.

— Все зависит от того, когда слинять… Главное, вовремя слинять… Схема нашей деятельности будет такая: завтра мы вносим бабки, нам тут же открывают счет, — после обеда мы делаем первую ставку… Сколько ты сможешь, имея триста долларов, заработать до ночи?

— Нисколько, — сказала Маша. — Так не бывает…

— У нас бывает, — жестко сказал Иван. — Триста долларов, — пункт, если евро или фунт — три доллара. Поняла?

— Да.

— Так сколько?

— Ну, пунктов от пятидесяти до ста, как повезет.

— Сто, — жестко сказал Иван. — Значит, послезавтра ты выставляешь уже шестьсот долларов… Сто пунктов сделаешь?

— Постараюсь.

— Тогда к вечеру мы будем иметь тысячу двести долларов. Нормально.

— А на следующий день — две четыреста? — спросил я.

— Нет, — сказал Иван и посмотрел на меня, как на младенца. — На следующий день, мы снимем, что заработали, и откроем счет в другом банке, где первоначальный депозит — тысяча долларов… Иначе можно остаться без всего.

— Логично, — сказал я.

— Там мы за два дня доводим наши бабки до пяти тысяч и снова линяем… Туда где депозит — пять тысяч. Те расплачиваются уже до двадцати тысяч, я выяснял. Затем линяем дальше… Открываем счета в трех-четырех солидных банках, — там, где по десять, — и стрижем с каждого в месяц тысяч по пять, больше нельзя… Получается не очень много, но нам, на первое время больше и не нужно. Пять тысяч в месяц на брата, это не плохо… Ну как?

— Пять тысяч, — разочарованно сказала Маша.

— Тогда двигай в Париж, — раздраженно сказал Иван, — там можно хоть по миллиону в день грести, — все отдадут…

Сказал и замолчал… Я улыбнулся: вот он, редкий исторический момент, когда количество начинает переходить в качество.

— Но там Сорбонна… — сказал он, после паузы.