Это была не смерть, — это была насмешка над смертью… Над теми, кто мог так про все про это подумать.

Какой потрясающий, на грани фола, юмор… Какой невероятный…

— Третий, — пошел!.. — скомандовал начальник. — Нечего здесь рассиживать, а то в штаны намочите.

Шлагбаум поднялся, третьего старателя, для верности, слегка подтолкнули в нужном направлении в спину. Четвертым был я.

Начальства вокруг было шесть человек: наш бригадир, машинист, кинооператор, который не отрывался от своей телекамеры на треноге, главный начальник, и двое его помощников, которые, должно быть, представляли грубую физическую силу.

Какая-то аура, сотканная из адреналина, возникла над ними. От вида разделившегося на части старателя, — у них возникло одно, общее на всех чувство. Сродни некому эротическому возбуждению, когда любовь, из интимного дела двоих, вдруг превращается в общее дело целого коллектива. Это был какой-то религиозно-сексуальный экстаз. То состояние, в которое они окунались.

— Пошел!.. — скомандовал начальник третьему, который в нерешительности остановился за шлагбаумом.

Я посмотрел на главного, — глаза его стали больше обыкновенных, губы сделались мокрыми, и на лице возникла странно застывшая похотливая полуулыбка. Так что, скорее, он сделает свои штаны мокрыми, чем тот старатель, который осторожно совершал первые шаги по ярко освещенному тоннелю.

Третий старатель не хотел разделяться. Он внимательно смотрел себе под ноги, прежде чем сделать очередной шаг. Он был хитер, он ступал на следы, которые оставил после себя Максимыч.

Таким образом, он хотел уберечь свое тело от зла.

Но зло пришло к нему по-другому. Оно проткнуло его насквозь ярко-красной огненной ниткой, опустившейся с потолка. Насадило его, словно барашка на вертел.

Старатель стал приподниматься, пронзенный этой идеально прямой ниткой, и крутиться. Круговые движения были сначала медленными, потом стали быстрей, еще быстрей, — и, наконец, он закрутился с такой силой, что стал вытягиваться по этой нитке, размазываться по ней, пока не слился с ней в одно целое. Вернее, он растворился в этой нитке, — и как только это свершилось, старатель слился с ней воедино, нитка стала бледнеть, теряться, не прошло и нескольких секунд, как она исчезла.

Лицо главного начальника несколько побледнело, а зрачки еще больше расширились. Он прерывисто и неглубоко дышал… Того и гляди, вот-вот испачкает свои штанишки.

— Четвертый!.. — скомандовал он.

И шлагбаум открылся.

— Да что же это такое, — истерично запричитал сзади чей-то голос, — чем я провинился перед тобой, за что ты мне уготовил все это, какой грех я перед тобой совершил, вот стою перед тобой на коленях, сжалься надо мной, не наказывай меня так жестоко, что же…

— Заткнись ты, ублюдок! — заревел начальник. — Митяй, прекрати его, замотай ему хлебало скотчем… Не доводи меня до греха!.. Четвертого давай!

Я сделал шаг и остановился.

Это был не тоннель, прорубленный умелыми рудокопами, — это была пещера. Только снаружи казалось, что здесь в свое время поработали кайлом и отбойным молотком. На самом деле, этих стен никогда не касалась рука человека.

Когда-то это было морское дно. Здесь пахло свежим морским воздухом, и чем-то слегка соленым, словно невдалеке сушились рыбацкие сети.

Когда-то здесь было неглубокое морское дно, всегда освещенное солнцем. Еще и сейчас, на коричневых ее стенах осталось теплота его лучей.

То есть, я хочу сказать, что это оказалось приятное место. И оно спрятало свое жало. Потому что, смотрело на меня с любопытством. С некоторым недоумением.

— Привет, — сказал я про себя.

— Привет, — ответило оно мне, и шорох его ответа робко прошелестел у меня в голове, — добро пожаловать… Если не шутишь…

Против своей воли оно говорило со мной, и с какой-то неохотой. И — опаской. Подчиняясь силе, которая была выше ее.

Этой силой, — был я.

Тогда я тронулся с места и пошел. С ведерком и лопаточкой в руках…Это было интересное место, я в нем ровным счетом ничего не понимал. Кроме того, что мне можно пройти.

Я чувствовал спиной, как напряженно наблюдают за каждым моим шагом зрители. Каждое мое движение поднимало их общий эмоциональный настрой, — они жаждали зрелищ и новых чудесных превращений.

Но в моем случае, их ждало разочарование.

Потому что, я благополучно дошел до поворота, заглянул в черноту ответвления, и увидел, как метрах в пятидесяти от меня ковыряется в земле Максимыч. Он что-то нашел, но это что-то наполовину сидело в земле, и он обковыривал это место лопаткой, чтобы извлечь находку на поверхность. Как ему сказали, так он и делал, — занимался собирательством.

Я шагнул в темноту, которая оказалась не кромешной, а как бы светилась немного изнутри, словно под лунным светом в полнолуние, — так что можно было ходить, не спотыкаясь о кочки. Но не пошел в сторону бывалого старателя, свернул в следующее ответвление, будто знал, что мне нужно было свернуть в ту сторону.

Далеко впереди, манящим пятном, я увидел дневной свет. Это оттуда приходил свежий, пахнущий морем и рыбалкой, воздух. И это туда мне было нужно.

Под ногами ничего не валялось, — никаких денежек и пластиковых карточек. Пол пещеры был чистым, словно по нему недавно прошлись пылесосом. Без всяких посторонних предметов.

Я шел к свету, и не торопился. Будто ходил этой дорогой тысячу раз.

Выход из пещеры становился ближе, и от него знакомо пахло теплом, прелыми листьями, и морской водой. Мне казалось, я даже слышал шум волн, накатывающих на песчаный берег…

Я привычно, с удобной стороны, обогнул камень, наполовину загораживающий проход, — и оказался среди яркого, ослепившего на мгновенье, света, и высоких деревьев, похожих на разросшиеся осины, чьи верхушки покачивались вверху под несильным ветром.

Было лето.

Справа из горы вытекал ручей, небольшим водопадом падал вниз, и там копился в небольшое озеро, из которого тоже вытекал, — но где-то дальше.

Я подошел к нему, присел на корточки и потянулся губами к водопаду, — вода была холодной и вкусной. В ней не было никакой водопроводной хлорки. Одни полезные минералы и целительные соли.

Было жарко.

Я аккуратно поставил в траву ведерко, положил в него лопатку, снял теплую куртку, штаны и валенки с галошами.

Остался в не совсем свежем исподнем. Но стесняться было некого.

Между деревьями вверх шла еле заметная тропинка. Я и отправился по ней, в своем исподнем.

Не прошло и пяти, наверное, минут, как я вышел из ущелья, — и увидел море.

Оно плескалось совсем рядом, накатывая голубыми волнами на золотистый песчаный пляж. Солнце повисло высоко вверху, был жарко, — а до воды совсем близко. Я скинул свое исподнее, оставшись, в чем мама родила, и побежал к воде.

И рухнул в нее всей своей невесомой тяжестью…

Вода была прозрачна и тепла. Я увидел камешки на морском дне. Они шевелились от движения воды, к берегу и обратно. И я, распластавшийся на поверхности моря, шевелился вместе с ними. Не хотелось дышать, так идеально было то состояние, в котором я пребывал.

Я умею плавать, но плохо. Скорее так: умею какое-то время держаться на поверхности, и не тонуть. Но здесь, словно бы научился. Сделал незаметное движение руками, потом ногами, и, — поплыл. Приподнял голову, вдохнул, и — опустил снова.

Я напоминал себе рыбу, которую долго держали в городском аквариуме, и, наконец, отпустили на волю. Это было какое-то высшее, затмившее все, блаженство, — и какое-то время мне вообще ничего не хотелось. Кроме этого. Потому что, у меня все было.

Потом я перевернулся на спину… Отплыл от берега метров на двадцать, и сейчас впервые посмотрел на него, оторвавшись наконец-то от созерцания своего моря.

На берегу, слева от меня, метрах, может быть в ста или двухстах, стояли дома. Обыкновенные деревенские дома, крытые шифером, и с электрическими столбами между ними.

Из печной трубы ближнего ко мне шел дымок. А на задворках паслась корова…