- "Карабинер"! - Феликс требовательно взглянул Яну в глаза.

Ничего не произошло.

- "Карабинер"!

Молодой человек заерзал.

"А ведь он убивает нас! - вдруг испугался Ян. - Он хочет меня убить!"

Не дожидаясь третьего раза, он вскочил и бросился наутек. Вслед ему неслось раскатистое карканье:

- Кар-рабинер! Кар-рабинер!

Он петлял по безлюдному зданию, отыскивая путь в хитросплетении узких коридоров, и думал на бегу:

"А здорово я его провел с карабинером!"

На самом деле его любимое слово было...

- Какое? - спрашивает Соня и смеется.

Ее глаза - совсем близко от моих, блестят, как серебряные монетки на солнце. Умытая смехом, будто талой водой, она кажется совсем юной. У мертвых нет возраста, и все-таки интересно - сколько лет ей было, когда она... ушла?

Я тоже улыбаюсь в ответ.

- Пусть это останется его маленькой тайной.

- Пусть. Что нам за дело до какого-то Яна! Но хотела бы я знать твое главное слово...

- Зачем? Чтобы превратить меня в бумажку?

- Нет, что ты. Не за этим, - она кусает губы. - Ладно, забудь. Кар-рабинер, - усмехается, видимо, вспоминая мою историю. - Ну, и фантазия у тебя! Надо же такое придумать. Ну, сказочник - держи. И забирай свое пиво.

Темно-янтарная жидкость льется в бокал, вскипая и вываливаясь из него пенной шапкой, а в мое сердце, словно капля дождя, падает "минутка". Она теплая и солнечная - невероятно мягкая, как махровое полотенце, которое так и хочется приложить к щеке, и, проваливаясь на несколько мгновений в чужое прошлое, я жмурюсь от наслаждения.

Пахнет земляникой, хлебом и парным молоком. Сквозь марлевые занавески струится золотой свет, рисуя на скатерти крупные желтые ромбы. Девочке Соне пятнадцать лет. Она сидит за столом в деревенском домике. Рядом, у печки, суетится бабушка - укутывает подушками какие-то кастрюли, кормит черную кошку, похожую на маленькую пантеру. Напротив девочки замечаю уже знакомого мне альбиноса. Он ест землянику со сметаной из широкой глиняной чашки. С удивлением понимаю, что парень мне симпатичен. Он красив, несмотря на свою бесцветность, как бывает красива отбеленная ветрами ковыль.

Интересно, кто он Соне? Всегда рядом - как член семьи. Вероятно, брат? Нет. Не станет девчонка так смотреть на брата.

- Багира! - зовет Соня, не сводя глаз с альбиноса, впитывая каждое его движение - пока тот болтает ложкой в сметане, вылавливая крупные ягоды, и украдкой вытирает губы рукавом. Он скромен и неловок, и не знает, куда девать левую руку - то опустит ее на колени, то положит рядом с тарелкой, то выпрямит кисть, то сожмет в кулак. "Так не ведут себя за столом воспитанные люди", - думает девочка Соня. Почему-то именно этот недостаток воспитания, эта маленькая слабость придают парню особое очарование в ее глазах.

Кошка недовольно поднимает голову от блюдечка с молоком. Потягивается, выгибая спину, и вальяжно шествует по комнате. Садится у ног альбиноса и, щуря зеленые, раскосые глаза, принимается вылизывать переднюю лапу.

- Как хорошо! - вздыхаю.

"Минутка" закончилась, но ее волшебная аура еще окутывает меня теплым, сияющим облаком, послевкусие тает на языке - сладкое и ароматное, как апельсиновый сок, и немного терпкое, будто еловая смола.

- Да, - задумчиво кивает Соня, - мне тоже нравится это воспоминание. - Бабушка была такой бодрой... до инсульта. Потом она очень изменилась, совсем другим человеком стала.

- Она еще жива?

- Нет.

С трудом подбираю слова. Отчего-то мне неловко говорить о смерти, хотя о чем, казалось бы, еще беседовать в гадесе?

- Ты видела ее здесь?

- Нет, - Соня водит пальцем по стойке, размазывая пивную каплю. - Думаю, она на другом берегу. Не знаю почему... На нашей стороне много разных мест - мы могли бы все равно не встретиться... Но я почему-то уверена, что бабушка там. Она заслужила.

Я вспоминаю Праведника и его так и не накопленное "небесное сокровище".

- Чем заслужила?

- Ну, она любила жить и ценила жизнь. Ее детство пришлось на войну, а юность - на послевоенную разруху, и все равно бабуля оставалась жизнерадостной. Я очень хотела быть, как она, но...

- Не получилось?

- Да не то чтобы не получилось. Просто на мою долю не пришлось столько всего. Так что тут невозможно сравнивать. Знаешь эти глупости насчет того, что лучше умереть молодой? Снять самые сливки и все такое... Урвать у судьбы лучшее и вовремя хлопнуть дверью. Так вот, на самом деле никто не хочет умирать молодым, - она выпрямляется и потирает поясницу.

- Устала? - спрашиваю сочувственно.

- Да нет. Работа барменши не тяжелая. Утомляет ее бессмысленность. Стою целый день за стойкой и продаю иллюзорные напитки. Пиво, которое исчезает, не успевая попасть в горло. Вино без вкуса и запаха. Ром, который не пьянит. Но это и не такая иллюзия, как кино. Она не утешает, не развлекает, не учит, не побуждает мыслить. Я что, по сути, делаю? Обмениваю настоящие, живые человеческие эмоции на пустышку. Бывает ли на свете что-то глупее?

- Еще как бывает. Например, шататься по гадесу и ничего не делать. У всех тут есть хоть какие-то занятие, пусть и бесполезное, только я с утра до вечера бью баклуши. Все от меня шарахаются, как от чужака, кроме, разве что "новеньких".

- Ты бы меньше дрался.

- Это единственный раз было. Если ты про того, рыжего. Про Петера. Даже коты - и те меня не трогают, хотя это, конечно, большой плюс. И все-таки. Соня, что со мной не так?

Она прищуривается и смотрит долгим взглядом, словно раздумывая, сказать или нет. Но я и так знаю - промолчит, и в этот раз, как в остальные. Вероятно, ей нельзя говорить. А может, она сама ни в чем не уверена. Я не первый день в гадесе, но до сих пор не знаю всех правил и тычусь повсюду, как слепой котенок. Никто не потрудился мне хоть что-то объяснить.

- С тобой все так, - наконец, отвечает она, сосредоточенно изучая синий рисунок вен на своей руке. - Ты даже не представляешь себе, до какой степени с тобой все в порядке.

Странный получается разговор. Намеки, полунамеки, околичности и недомолвки.

Один умник сказал, что мертвые не лгут. На самом деле мы только и делаем, что врем друг другу, а когда нужно сказать правду - отворачиваемся и начинаем юлить. Казалось бы, что нам терять? Мы все уже потеряли. Это для живых обман - оружие. Им надо защищать свою жизнь, свое имущество, свое место под солнцем. Да и то, по чести сказать, не всегда вранье оправдывает себя. Иногда оно - бумеранг.

- Ладно, - говорю нарочито весело. Когда не можешь управлять ситуацией - лучше обратить все в шутку. - Не стану множить бессмысленность твоей не-жизни. С завтрашнего дня отказываюсь от традиционной кружки призрачного пива - все равно пить от него только больше хочется. Буду как и раньше продавать тебе сказки, а "минутки" откладывать про запас. Как скоплю достаточно - отправлюсь на тот берег. Сил нет, надоела эта серость. А то давай - вместе? - я заглядываю ей в глаза. - Не вечно же ты будешь здесь торчать? Дождешься меня - и махнем в райскую страну?

На языке вертится коварный вопрос - не ждет ли она кого-то другого, но я проглатываю готовые сорваться слова. Сама скажет, если захочет. А нет - что толку спрашивать?

- Посмотрим, - теперь Соня разглядывает собственный ноготь - так внимательно, словно перед ней - произведение ювелирного искусства. - Хорошо, если не хочешь пить пиво, лучше приходи к закрытию кнайпы. А то не удержишься, - она усмехается. - Можем прогуляться вдоль реки... От пристани до песчаной косы, где собираются новенькие. И дальше, где тростники... Я не хожу туда одна - в нем есть что-то жутковатое, в этом месте, особенно в сумерки. Но с тобой я не боюсь.

- Что ж, договорились.

Мы улыбаемся друг другу, и я отправляюсь восвояси.

Невидимое солнце гадеса, должно быть, клонится к западу, потому что мутное небо становится темнее и гуще. Резче ложатся тени, и затхлым, смертельным холодом тянет от воды.