В одно февральское утро — это был первый погожий день после долгой и холодной зимы — Доната собрала всю свою команду в совещательной комнате и с полной откровенностью описала создавшееся положение.

— Если это не окажется абсолютно необходимым, то я все же не хочу никого увольнять. Но я считаю, что все мы должны засесть за работу с удвоенной энергией. Если мы не будем пропускать ни одного конкурса, идет ли речь о крупных или о мелких объектах, если наши проекты окажутся столь замечательными, что никто их не превзойдет, то только сам дьявол сможет нам помешать выйти из кризиса!

Ее слова были приняты с одобрением. Особенно те сотрудники, которые были зачислены только осенью прошлого года, вздохнули с облегчением, видя, что увольнение, которого они опасались, в ближайшее время им еще не грозит. Боялись увольнения, разумеется, и все остальные.

— Мы выложимся до предела, Доната, — заверил ее Гюнтер Винклейн, принявший на себя, как старейший из всех сотрудников, роль выразителя их настроений.

— «До предела» может еще оказаться недостаточным, — ответила она. — Я требую еще большего: чтобы каждый буквально превзошел сам себя!

Зазвонил телефон. Она сняла трубку и сказала: «Да?», зная, что звонок сюда может быть только из приемной. Все внешние абоненты соединялись сначала с госпожой Сфорци, а та, переговорив с Донатой по внутренней связи, могла затем соединить ее непосредственно со звонившим.

Доната прослушала сообщение Сфорци и сказала: — Передайте ему, что у меня совещание. Я сама позвоню ему через полчаса.

Потом она снова слушала какие-то слова секретарши.

Сотрудники уже начали тихо переговариваться между собой, и она энергичным жестом призвала их к порядку, а потом сказала в трубку:

— Ну ладно, подключайте! — И снова стала слушать. Остальные не знали, с кем она говорит, и не могли понять, о чем идет речь. Но им все же стало ясно, что позвонивший очень взволнован, и они подавленно молчали, чуя недоброе.

— Нет уж, пожалуйста, не взваливайте на нас такие обвинения, господин Пихлер, — резко бросила в трубку Доната. — Я признаю, что допущена халатность, и сожалею о том, что там у вас произошло. Но ответственность лежит, в первую очередь, на Оберманне! — Возникла новая пауза. — Разумеется, он будет это утверждать, ничего другого и ожидать нельзя! Я сама выеду к вам и посмотрю на допущенные огрехи! — Доната положила трубку.

Видно было, что она кипит от возмущения. Все, кроме Тобиаса, невольно опустили глаза или, по меньшей мере, избегали ее взгляда.

— Кто отвечает за дома с первого по седьмой в Розенгейме?

Вопрос это был сам по себе бессмысленным, ибо она, конечно же, знала ответ. Но ее потребность сделать на момент передышку оказалась сильнее простой логики.

— Я, — произнес Тобиас.

— Удостоверился ли ты в том, что вода из труб выпущена?

Этот вопрос был чисто риторическим. Ведь если бы он выполнил то, о чем она спрашивала, то ничего бы не случилось.

— Я распорядился, чтобы это было сделано.

Его спокойствие лишь усиливало ее гнев.

— Но потом не проверил, так?

— Доната, неужели ты всерьез ожидаешь, что…

— Ты, наверное, удивишься, но так оно и есть. Да, ожидаю, что на моих стройках контролируется все, решительно все до последней детали. — Она вскочила.

— Разрыв водопроводных труб? — спросил Тобиас, страшно побледнев.

— В трех домах!

— Мне ужасно досадно, Доната!

— А что толку от твоей досады! — Она повернулась к двери. — Я еду туда.

Тобиас подбежал к ней.

— Мне тебя сопровождать?

— Нет, благодарю, — бросила она и оставила его в растерянности.

Дверь за ней защелкнулась.

— Как можно быть такой бездушной? — воскликнула Вильгельмина. Ее пухлые щеки горели.

— Ну, тут у меня совершенно другое мнение, — заметил Гюнтер Винклейн с вызывающей улыбкой.

— Ах, вот как? — спросила взбешенная Вильгельмина.

— Вы еще недостаточно знаете нашу шефшу. Если бы господин Мюллер не был ее любовником, то он бы так дешево не отделался.

Тобиас повернулся к нему.

— Надо бы сейчас съездить вам по морде. Вы это явно заслужили.

— Так чего же вы медлите? — раздраженно спросил Винклейн. — Вам ведь в этой фирме все позволено.

Вильгельмина совершенно растерялась.

— Тобиас… Господин Винклейн! Вы же не собираетесь действительно драться? — закричала она, всплескивая руками. — Вы ведь отлично знаете, каково положение фирмы. Не можете же вы еще ко всему этому…

Тобиас взял себя в руки.

— Не волнуйся, Вильгельмина. Я на провокацию не поддамся.

— Я вообще не понимаю, с какой это стати вы на меня ополчились, господин Мюллер! — промолвил Винклейн. — Разве вам так уж неловко, что вы — любовник шефши?

Вильгельмина буквально бросилась между двумя задиристыми петухами.

— Ну, хватит, — крикнула она. — Хватит, говорю вам! Расходитесь! Марш обратно к чертежным доскам, и немедленно! Вам известно, чего ожидает от нас шефша.

— Хотел бы я знать, кто это дал право именно вам, цыпленок вы однодневный, отдавать нам приказы, — прошипел Винклейн.

Но вмешательство Вильгельмины имело успех. Вскоре совещательная комната опустела.

Доната пожалела о своей вспышке, едва только выехала из города; ей стало стыдно, что она вот так, полностью, потеряла контроль над собой.

Причины для недовольства действительно существовали, но она реагировала слишком уж несдержанно. Аварии на стройках неизбежны, да ведь и на самом деле за практическое-то выполнение работ отвечает строительная организация. Но опыт научил Донату, что надеяться на это нельзя, что следует постоянно все проверять собственными глазами, а иногда и действиями, убеждаясь, что все в порядке. Тобиас же ее опытом не обладал. Было бы вполне справедливо строго спросить с него за упущение, но все же не в таком тоне и не в присутствии всей команды. Видимо, он воспринял ее нахлобучку как унижение.

Она твердо решила извиниться перед ним еще до исхода дня.

Поговорить же с Тобиасом она собиралась к концу работы, когда все остальные уйдут.

Но из этого ничего не получилось: в этот вечер он не задержался, как обычно, а ушел, даже не дождавшись, пока закончит работу она.

Улыбка, с которой она собиралась просить у него прощения, застыла на ее губах. Разочарование было подобно боли от удара под дых. Доната скорчилась.

В последующие дни Доната и Тобиас общались между собой только по чисто служебным делам, а в остальном избегали встреч, обходя друг друга как можно дальше.

Она и не думала вновь предпринимать попытку примирения. Никому не должно было даже в голову прийти, что вот она, жалкая и несчастная, за ним гоняется. Если он считает уместным дуться на нее, пусть себе дуется. Во всяком случае, с точки зрения дела, она права. Она тоже имела основания ждать от него извинения.

При создавшемся положении вещей ей оставалось только держать себя достойно, а это стоило ей колоссального напряжения. Конечно же, их конфликт отражался и на общей атмосфере офиса. Меньше, чем раньше, смеялись и шутили, меньше флиртовали и поддразнивали друг друга, но зато все набросились на работу просто с какой-то одержимостью. О столкновении между Тобиасом и Гюнтером Винклейном Доната и понятия не имела, но ей бросилась в глаза озабоченность Вильгельмины, так не похожая на свойственную ей задорную манеру поведения. Доната решила, что должна поговорить с молодой женщиной и прощупать причины происшедшей с ней перемены. Ведь у Вильгельмины, как представлялось Донате, было меньше всего оснований проявлять озабоченность в связи с разрывом отношений между хозяйкой и Тобиасом.

Но задать Вильгельмине соответствующий вопрос как бы между прочим случая не представилось, а делать это в чересчур официальной форме Донате не хотелось. Зато ей пришлось вместо этого поговорить однажды с Розмари Сфорци.

Когда в офисе не было посетителей, секретарша имела обыкновение вести себя крайне неприветливо. Доната к этому привыкла, она относилась к такому поведению без раздражения и объясняла его личными проблемами Розмари.