— Не будь таким наивным! Тебя обвинят в том, что ты улегся в заранее приготовленную для тебя постель.

— Будь что будет, — решила Доната. — Все это касается только Тобиаса и меня. Я знаю, как много вы для него сделали после смерти родителей, доктор Мюллер, и я вам за это всем сердцем благодарна. Но что бы вы ни говорили о его молодости, он уже повзрослел настолько, что перерос вашу отмеченную самыми добрыми чувствами опеку.

— Ты тоже так смотришь на это, Тобиас?

— Точно так же. Я и сам не смог бы это сформулировать лучше.

— Тогда мне больше нечего сказать. — Себастиан поднялся с места. — Но только не воображай, что можешь снова обратиться ко мне за помощью, если сядешь в лужу. А попадешь ты в нее обязательно!

Тобиас вскочил.

— Почему ты со мною так разговариваешь? Мы все же братья. И останемся ими, что бы ни случилось. — Казалось, он готов впасть в панику.

— Ты свой выбор сделал, — холодно ответил Себастиан.

— Мы ведь сейчас ведем речь вовсе не о принципах, — напомнила Доната, — а только о том может ли Тобиас пожить здесь до тех пор, пока не найдет себе приличное пристанище. Больше ни о чем.

— Я не разделяю вашего мнения, — ответил Себастиан. — Мы здесь слышали кое-что, выходящее далеко за пределы этой темы.

— Возможно, что вы правы, и, по-моему, так даже лучше. Во всяком случае, мы любим друг друга…

— О, Доната! — Тобиас бросился к ней, поднял со стула и обнял. — Первый раз ты в этом призналась.

Она постаралась мягко освободиться и продолжила:

— Но как нам строить нашу жизнь, мы еще не знаем. Об этом еще предстоит подумать. Сильвия и вы, доктор Мюллер, не облегчаете нам эту задачу, предсказывая самое худшее.

— Доната, выходи за меня!

Она молча покачала головой и прижала два пальца к его губам.

Лицо Себастиана выразило отвращение.

— Ты сам не знаешь, что говоришь. Если это произойдет, я добьюсь лишения тебя гражданских прав и взятия под опеку. — Он повернулся к двери. — Изумительный был вечер, — произнес он тоном горькой иронии. — Но теперь прошу меня простить.

Когда Тобиас поспешил к нему, Себастиан добавил:

— Не утруждай себя, выход я найду и сам. — Взгляд, брошенный им на брата, был полон презрения.

— Мне что-то нехорошо, — промолвил Тобиас.

— Слишком много переживаний. — Доната начала собирать посуду. — Тебе лучше всего подняться наверх и прилечь.

— Но ведь ты ко мне придешь?

— Конечно. Как только ты чуточку отдохнешь. Уходя, он поцеловал Донату.

Сильвия закурила очередную сигарету.

— Его брат кажется мне разумным человеком, — заявила она.

Доната сняла чайник с маленькой плитки и выключила нагрев.

— Он предвидит все те несчастья, которые свалятся на вас обоих, — продолжала Сильвия.

По-прежнему не говоря ни слова, Доната отнесла использованную посуду на подъемник[8].

— Вам обоим не поздоровится.

— Ну и пусть, — бросила, наконец, Доната.

— Это как же прикажешь понимать?

— А какая любовная история имеет благополучный конец? Разве что в романах. Может, твоя кончилась хорошо? Или, может, Христиан и Крошка Сильви уже обрели свое счастье? Я полагаю, надо быть благодарной судьбе, если вообще любовь не обошла тебя стороной. А что будет после, это ведь не имеет значения.

Доктор выписал Тобиасу больничный лист еще на неделю и рекомендовал ему пока что щадить себя. Тобиасу же это было вовсе ни к чему. Он горел желанием выйти на работу. Утром он встал, чтобы составить Донате компанию за завтраком, а потом пошел помогать господину Ковальски по дому и в саду. В этот момент он чувствовал себя в отличной форме и делал вид, что готов хоть деревья рвать с корнем. Однако уже через несколько часов его охватила усталость, и сразу после обеда он почувствовал потребность прилечь. Он не хотел признаваться в своей слабости Донате, но она все узнала от экономки. Знала она и то, что, как только он окончательно поправится, ничто не заставит его отказаться от выхода на работу.

Наконец, утром в пятницу, он заявил:

— Ну, хватит сачковать! Сегодня я еду с тобой в офис.

Она взглянула на него и решила, что он достаточно здоров, чтобы начать с ним давно назревший разговор. Но сначала она все же сделала попытку избежать этого.

— Сегодня? В пятницу? Какой смысл?

— Смысл есть, — возразил он. — Мне представляется очень даже разумным начинать с короткого рабочего дня. Тогда в выходные дни у меня снова будет возможность отдохнуть.

Теперь у Донаты уже не было возможности откладывать неотвратимое. Наступил момент для серьезного разговора.

— Я не уверена, — осторожно начала она, — что тебе вообще следует вновь приниматься за работу.

Он не понял.

— Ты, видимо, шутишь?

— До меня дошли слухи (только, пожалуйста, не теряй спокойствия, дорогой, причин для волнений нет), что в офисе про нас разносят сплетни. Его синие глаза потемнели.

— Кто это сказал?

Она не отвела глаз.

— Штольце.

— Ну, и что теперь?

— Он считает, что это отравляет производственную атмосферу.

— Это свинство!

— Я ему ответила то же самое, но чем дольше думаю о нашем случае…

Тобиас вскочил.

— Этот закоренелый бюрократ! Как это ты позволяешь ему читать тебе мораль?

— Я уже сказала, что долго думала об этом и пришла к выводу, что не так уж он и неправ. Сядь, пожалуйста, на место! Играть в дикаря, ей-богу, смысла не имеет.

Он продолжал стоять.

— Но мы ведь при всех вели себя прилично: ну, обменяемся легким поцелуем, ну, пройдемся под ручку и все такое прочее, а больше-то ничего.

— Конечно, прилично. Никто тебя в неприличии и не упрекает. Но все же заметили.

— А если и так? — Тобиас медленно опустился на стул. — Ты ведь в своей фирме хозяйка и можешь вести себя, как душе угодно.

— С моей стороны было бы как раз довольно глупо создавать беспокойную обстановку в собственной фирме, разве не так?

— Но всем прочим наши отношения, может быть, совершенно безразличны. Да ведь так оно и есть.

— Говорят, Вильгельмина теряет голову от ревности.

— Вильгельмина? Я никогда не давал ей никаких поводов для этого.

— Но все же флиртовал с ней?

— Как с любой девушкой. Что тут особенного?

Доната закурила сигарету.

— А ты действительно флиртуешь со всеми подряд?

— Разумеется. Хорошенькие этого ожидают, а менее привлекательные тем более рады. Это же совершенно невинное занятие.

— Видимо, Вильгельмина все же тебя неправильно поняла.

— Значит, она — глупышка.

— Возможно.

Он тоже взял сигарету, что делал редко, и показался ей невероятно молодым, когда начал неумело пускать дым.

— Собственно, с какой стати мы ссоримся из-за Вильгельмины?

Хотя разговор был достаточно серьезным, она невольно рассмеялась.

— Во-первых, мы вовсе не ссоримся, а, во-вторых, не в Вильгельмине дело. Она всего лишь добровольная практикантка, с нею даже не подписывался договор о приеме на работу. Я в любое время могу ее уволить.

— Почему же ты этого не делаешь?

— Потому что толку от этого не было бы ни для кого. Штольце-то обеспокоен связью между нами.

— У него разве есть на это право?

— К сожалению, да. Он в фирме с самого ее основания, отвечает за все фирменные дела…

— Это и я мог бы, — прервал он.

— У тебя нет такого опыта.

— Зато я мыслю по-современному и знаю, какова ныне обстановка со спросом на строительные работы. А он уже покрылся плесенью с ног до головы.

— У него в фирме деньги.

Тобиас наморщил лоб.

— Без которых ты обойтись не можешь?

— Не совсем так. В крайнем случае я могла бы получить ипотечный заем под мой дом. Или даже просто продать его.

Он снова вскочил.

— Твой замечательный дом? — с ужасом вскрикнул он.

Она придавила сигарету.

— До этого еще не дошло, Тобиас, — успокоила она его. — Возможно, что никогда и не дойдет. Я об этом упомянула только потому, что, как мне кажется, надо рассмотреть все аспекты дела. Факт таков: либо ты отказываешься от своего места в фирме, либо Штольце уходит из нее вместе со своими деньгами. Он поставил передо мной вопрос именно так.