— Вот ваша ложа, — «маркиз» провел их в двери и показал рукой внутрь. — Не очень удачно, но зато первый ряд… Вам принести что-нибудь?

— Что? — испугалась Маргарита. — Что принести?

— Что-нибудь выпить.

— Нет, спасибо, ничего не надо. Спасибо, вы очень любезны.

— Как вам угодно. Да, мсье просил вас не уходить сразу после спектакля, он хотел бы встретиться с вами.

— Да, я знаю. То есть… да. Спасибо.

— Тогда… С вашего позволения… Мадам… Мадемуазель…

Он едва заметно поклонился и ушел. Маргарита упала в кресло, Санька перегнулась через барьер, разглядывая партер. Оркестр закончил настройку и затих, свет начал гаснуть.

— Вон те тетки, что мимо нас прошли. Я думала, француженки все как Катрин Денев и Софи Марсо, а они все такие коровы страшные… — потом закинула голову и стала рассматривать потолок и люстру. — Да… Вот это театр так театр, не то что наш… Мне бабушка рассказывала перед поездкой, как тут все и кто бывал…

— Можно подумать, твоя бабушка тоже здесь бывала.

— Это она убедила меня убедить тебя пойти.

— Вы с бабушкой — две заговорщицы. Вам только революции устраивать. Еще скажи, что ты про платья знала.

— Нет, я сначала не хотела идти. А теперь…

— Ну?

— Теперь я думаю, что старших надо слушаться.

— Наконец-то.

— А ты зря сказала, что ничего не надо, я бы уже и поела бы чего-нибудь, хоть пиццы. В антракте пойдем в буфет?

— Пойдем, только пиццы здесь нет… Все, тихо, сейчас пойдет увертюра.

Трое господ почтенного возраста и дама, элегантная до невозможности и возраста совершенно неопределенного, просочились в ложу, поприветствовали Маргариту и Саньку, господа — кивками голов, дама — натянутой улыбкой, и, повозившись немного, утихли. Когда отзвучала увертюра и начал открываться занавес, дама принялась шептать что-то одному из господ. Его ответов Маргарита не могла расслышать, а вот комментарии дамы слышала хорошо: они касались ее — внешности, одежды, отсутствия драгоценностей, того факта, что наверняка иностранка и по-французски не говорит, а программку листает, только делая вид, что читает… «Зашел бы в антракте хоть бы этот аристократичный старичок, я бы у него что-нибудь спросила, чтоб эта курица заткнулась… Третий раз я попадаю на итальянскую оперу, и опять это «Травиата», и выбора нет… А если бы этот Магнус бы зашел, то ее вообще бы перекорежило… Но он не зайдет, нельзя… Интересно, когда всякие тетки перестанут воспринимать меня как низшее сущестно?..»

Оперу она почти не слышала, а на неожиданного знакомого старалась и вовсе не смотреть, чувствуя, как проваливается в пропасть и даже не старается уцепиться за край. Санька же, полулежа на барьере, смотрела и слушала с таким выражением лица, словно она — великий ценитель оперы и сбылась золотая мечта ее жизни.

В антракте дама и сопровождавшие ее господа выгреблись в фойе. Маргарита с дочерью вышли следом за ними, разговаривая между собой по-русски на тему «как пройти а буфет». Санька предложила идти на запах и звук. Но проведший их в театр пожилой мсье стоял у двери и улыбался им. Несомненно, он был очень воспитанным человеком, и улыбнулся также той даме, что гордо прошествовала мимо, но молча.

— Мадам, мадемуазель, — все-таки он очень похож был на аристократа. Не исключено, что действительно являлся таковым. — Все в порядке? Мсье просил меня помочь вам, если что-то нужно…

Маргарита поняла, что значит выражение: «Почувствовать себя героиней романа», потому что именно так она себя и почувствовала, подходя к нему и заговоривая по-французски, тщательно следя за произношением и надеясь, что «курица» услышит:

— Спасибо, мсье, все прекрасно, но мы с дочерью хотели бы найти буфет. Если бы вы были так любезны сказать…

— Прошу! — и он показал рукой направление. — Я провожу вас. Это недалеко.

— Да… Спасибо…

— Вот, — он довел их до двери. — Что-либо еще?

— Нет, спасибо. Вы очень любезны.

— Нет ничего приятнее общества красивой образованной женщины. Мсье просил передать, что по окончании спектакля вы, если желаете, могли бы пройти в гримерную, чтобы не оставаться в пустом фойе, приклекая внимание. Я мог бы проводить вас.

Маргарита с ужасом поняла, что краснеет, и что, оказывается, слушать подобные комплименты чертовски приятно, особенно учитывая тот факт, что на четвертом десятке она впервые слышит в свой адрес именно такие слова, а не просто: «Ритка, классный прикид…».

— Спасибо. Да, наверное, так будет лучше…

Аристократ откланялся и исчез. «Курица» застряла в дверях буфета, таращась на Маргариту готовыми лопнуть от удивления глазами и без тени улыбки. Та прошествовала мимо, улыбнувшись ей, как давней знакомой. Санька тоже сначала растянула рот до ушей, а потом выстрелила из этого рта язык, как хамелеон, состроила мгновенную гримасу и тут же захлопала ресницами, как паинька.

— Ничего, — утешила она ахнувшую мать. — Кроме этой мымры, никто не видел. Пойдем трескать пирожные! Спорим, что эта уродина — вся оперирована, и вкус пирожных давно забыла!..

— Саня, ты меня просто убиваешь сегодня!..

— Да ладно, — беспечно отмахнулась та. — Ты же знаешь, как я тебя люблю!..

Потратили какую-то совершенно пугающую сумму денег. Потом пошли смотреть театр, потеряли из виду неприветливую даму и ее кортеж и вернулись в ложу, когда свет уже почти совсем померк. Пожилые господа расплывались в улыбках, дама вращала глазами. Маргарита чувствовала, что балансирует на краю обрыва, и тонкая ниточка, за которую она пытается схватиться, ускользает между пальцами. Душевное спокойствие, и без того относительное, разлеталось мелкими осколками. Спектакль она не воспринимала, на шведа по-прежнему старалась не смотреть и не думать о том, что все кончится, как всегда кончалось: очередным крушением иллюзий.

«Все-таки хорошо, что Санька здесь, — вздыхала Маргарита перед дверью гримерной. — Она нейтрализует этот напряг и превращает его в непринужденную болтовню. Не говоря уже о том, что ее присутствие сведет к нулю возможность остаться наедине, что и к лучшему, иначе кранты…»

— Не вздумай брякнуть, что я пишу романы, — прошипела она дочери.

— Почему это?

— Нет, я сказала! Я — офисный работник, и все.

— Ну да, офисный работник разъезжает по парижам!..

— Иностранцы этого не понимают, и нечего лезть в дебри…

— А я уж собралась тобой похвастаться… Ну почему?…

— Нет! А то пришибу…

— Ма!..

Дверь в гримерную открылась, как врата в другой мир. Аристократ по-аристократически незаметно исчез после первых приветствий. Когда общими усилиями стирали с лица Магнуса грим, напряжение исчезло неожиданно и окончательно… Санька с наслаждением демонстрировала свой богатый словарный запас английского языка и неизвестно откуда возникший повышенный интерес к театру вообще и к опере в частности.

— Я хотела бы сфотографироваться за кулисами, и в пустом зале, если это возможно, — вздыхал ребенок, строя ангельские глазки. — Но у нас нет с собой фотоаппарата.

— Это возможно, — ответил ей швед. — У меня есть камера.

— Цифровая?

— Да.

— Ура!

Маргарита молчала. Швед понравился ее дочери, такого оборота событий она не ожидала. Кроме того, Санька делала все возможное, чтобы обратить его внимание не столько на себя, сколько на свою мать: это она обучила ее английскому языку, хотя она, Санька, лентяйка и вредница, учить его не хотела, а вот и пригодилось… Маргарита решила, что надо бы приостановить словесный поток чада, пока оно не наболтало лишнего Почему она не хотела посвящать шведа в свои литературные и финансовые успехи, она объяснить не могла, но оставалась абсолютна уверена, что поступает правильно.

Сфотографировались везде, где могли: на сцене, на фоне занавеса, на фоне погасшей люстры в глубине кадра, на ступенях, по одному и все вместе, потом немного поспорили, ехать ли гулять на Елисейские поля или на Монмартр. Остановили выбор на Монмартре, поскольку там еще все открыто, место богемное и, если повезет, можно будет встретить какую-нибудь знаменитость.