Она расчитывала подойти к зданию, подняться по ступеням, поискать глазами кассы, которые должны бы располагаться в легко отыскиваемом месте, а если не найдут сразу ни кассы, ни указателя, то войти в первую попавшуюся открытую дверь и на своем вполне сносном французском спросить…

Но случилось, как в кино. Когда поднялись по ступеням, она услышала за спиной негромное:

— Маргарета?..

Не по-русски и не по-итальянски, чему бы она не удивилась. И даже не по-английски, а как-то странно произнесенное собственное имя заставило остановиться, замереть и обернуться медленно, как в плохом фильме, и в очередной раз почувствовать себя идиоткой на грани полного сумашествия, потому что голос был знаком…

Альфред-Магнус стоял на нижней степени и смотрел растерянно, как потерявшийся ребенок. По выражению его лица можно было предположить, что он извинится в самых учтивых фразах, если обознался, а потом сядет тут же на ступенях театра и заплачет…

— Маргарета, ведь это же вы?

— Господи… — прошептала Маргарита по-русски, перевела дыхание и перешла на английский. — Что вы здесь делаете? Ой, какой глупый вопрос! Отпуск?

— Нет, — он все еще не решался улыбнуться. — Гастроли.

— С ума можно сойти.

— Да.

— А синьор Градзини?

— Он тоже здесь. Но со мной заключили контракт и пригласили в эту поездку.

— Я поздравляю вас.

— Спасибо. А вы?

— А мы туристы. Знакомтесь; — спохватилась. — моя дочь Александра, она говорит по-английски.

Санька, притихшая, как мышь под метлой, вертела головой и круглыми глазами разглядывала свою растерянную до невозможности мать и не менее растерянного иностранца с рекламного плаката нового фильма, где сверкание доспехов и клинков соперничает с блеском глаз… Теперь, когда ее представили официально, как делают на этих церемонных приемах, она решила не медлить, продемонстрировать свои познания в английском, а заодно и расставить все точки над «и», а то этот иностранец того и гляди в обморок упадет, так что надо ему объяснить, что никаких препятствий для продолжения знакомства нет, только как бы так деликатно сказать, что ее мама — свободная женщина, чтобы та не устроила нахлобучку…

— Александра, — и протянула руку таким церемонным образом, что взрослые растерялись. — Я ее единственная дочь, у нее больше никого нет, только родители.

— Саня!.. — услышала она над головой, а иностранец от этого заявления растерялся еще сильнее, хотя протянутую руку пожал и представился:

— Магнус…

— Могу я спросить? — продолжила Санька, пользуясь тем, что мать молчит, и откровенно наслаждаясь растерянностью обоих. — Вы кто?

— Это, — поспешила вмешаться Маргарита, пока единственная дочь не начала пересказывать ее биографию и перечислять родственников. — Это артист Ла-Скала, оперного театра, который сейчас здесь на гастролях.

— Правда? Вы поете? Класс. Мы очень любим оперу…

Маргарита с трудом сдержалась, чтобы не отвесить дочери хоть символического подзатыльника:

— Мы тут любопытствуем, можно ли пробраться на сегодняшний спектакль.

— И что вам сказали? — он переводил глаза с Маргариты на Саньку и обратно.

— Пока ничего, мы еще ничего ни у кого не спросили.

— В таком случае, позвольте мне пригласить вас… обеих… на спектакль и… на ужин.

— Ура! — сказала Санька. — Только нам надо переодеться. Мы успеем? Когда начало? А что будет на ужин?

Маргарита не выдержала и положила дочери руку на макушку, надеясь таким образом привести ее в чувство. Не было ни малейшего предлога для отказа, и она пролепетала:

— Я даже не знаю… А билеты?

— Не волнуйтесь. Вас встретят у входа и проводят. Извините, я должен идти, уже пора.

— Так это вы сегодня выступаете?! — Саньки присела под давлением материнской руки на макушку, но угомониться не спешила. — Вот, я всем расскажу, с кем я познакомилась, Катька Петухова от зависти прыщами покроется! А вы знамениты?

— Не очень…

— Не важно, она даже кто такой Паваротти не знает…

— Саня, замолчи, я тебя умоляю, в чем дело?!

— У вас очаровательная дочь, — швед наконец сумел улыбнуться. — Только я прошу вас, Маргарета… — и его глаза опять заметались: — не исчезайте…

— Мы приедем через час…

В такси она начала высказывать дочери не только свое возмущение ее болтовней, но и удивление: с какой стати она так разговорилась с незнакомым человеком?!

Та с готовностью надулась:

— Какой же он незнакомый, если ты сама нас представила?

— Я познакомилась с ним случайно и это длилось пятнадцать минут, я его не знаю и не увидела бы его сейчас и не узнала бы, если бы он сам не подошел…

— Вот и хорошо, что сам подошел, а ты скоро на стены налетать станешь, ходишь, как лунатик.

— Замолчи или я оставлю тебя в отеле.

— А сама?

— И сама останусь.

— Ладно, я замолчу. Но разве ты не видишь, что ты ему нравишься? А что, он классный. Забавный такой… А что обычно едят в Париже на ужин? Мы пойдем в забегаловку или в пижонский кабак?

— Ты не пойдешь никуда! Ты будешь есть пиццу из картонной коробки!

— Это не здоровая пища. Еще скажи, что кока-колой запивать…

— Саня, неужели ты не видишь, что я нервничаю?! Ты можешь немного помолчать и дать мне собраться с мыслями?!

— Могу, — великодушно согласилась дочь. — Только скажи мне одну вещь: правда я хорошо говорила по-английски?

— Да, — вздохнула Маргарита. — Главное, много…

— Да вы, взрослые, только считаете себя самостоятельными, а на самом деле, как дети…

— Саня!!

— Молчу.

В номере отеля переоделись за три минуты. Принять душь времени не было, нанести вечерний макияж — тоже. Санька тараторила, что старших надо слушаться — вот, например, бабушку: говорила та брать платья, а они не хотели, а теперь вот как они пошли бы в оперу, если не положила бы она платья тайком… Потом она стала засовывать матери в маленькую сумочку фотоаппарат. Маргарита давила в себе желание треснуть этим фотоаппаратом дочь по бестолковой голове:

— Кошелек же не помещается!

— Зачем нам кошелек, если сегодня все на халяву?!

— Бесплатный сыр только в мышеловке, запомни это! Ладно, поехали. Черт, страховка!

— Зачем?!

— Затем, что сейчас у меня будет инфаркт…

— Фотографий же не останется!!

— Может, у него есть…

— Вся надежда…

«Куда мы премся?! — стонала про себя Маргарита. — Кто нас встретит? Куда идти, к кому обращаться? Мы от господина такого-то… Я даже фамилии его не помню… Ну, можно на афише прочитать… И кто мне поверит? О Господи, я чокнусь… Зачем?! И что потом?!»

Но не прошло и двух минут после того, как они подошли к колоннаде, и не успела еще Маргарита окончательно запаниковать и удариться в самоуничижение по поводу отсутствия у нее бриллиантов и трехрублевое платье рядом с холеными высокомерными тетками, выгружавшимися из «Мерседесов», как из боковой стеклянной двери вышел пожилой господин в темном костюме, до этого наблюдавший за ними минуты полторы через стекло, прошествовал мимо теток, подошел, улыбнулся и тихо спросил:

— Мадам Маргерит? Мадемуазель Алессандра?

Санька выпучила глаза: господин в костюме был точь-в-точь какой-нибудь престарелый маркиз из кино про высший свет. Высокомерные тетки проплыли мимо, сверкая бриллиантами. Сами они были страшноваты, и макияж не спасал. Темнело, площадь залита была светом фонарей и витрин. Маргарита чувствовала себя попавшей в зазеркалье, когда неизвестно, чего от кого ждать и реальность совсем не такая, к которой она привыкла…

— Да… — прошептала по-французски.

— О, мадам говорит по-французски! — воскликнул господин. — Идемте, я проведу вас на ваши места. Сожалею, — продолжил господин, пропуская их в боковую дверь и ведя по служебному коридору. — Места достались не очень хорошие, боковая ложа… Было слышно, как оркестр настраивает инструменты. Они поднялись по лестнице, их проводник открыл дверь и они вошли в холл театра, где уже было много народу.