Эротики в моих вихляниях - ноль, потому что похожа на картину из Эрмитажа!
- Помогу тебе исправиться, девка!
Не укоряй себя, потому что укор равен унынию, а уныние - стыдно, даже, если девушка одета в сто одежек, то уныние раздевает её, показывает лихоимцам в самом худшем ультразвуковом свете. - Женщина в синем халате, с метлой и ведром (а в ведре - муть адская) склонилась над Алёной, заботливо поправила выбившийся локон (в грязи). - Ты не в проводах и колючей проволоке запуталась, а в сомнениях, и сомнения материализовались в верёвки и железо - так оживает статуя под зубилом дряхлого скульптора Ивана Петровича.
Надеешься, что Принц на Белом Коне прискачет, понравится Принцу Карачаровский путепровод, тебя увидит, прослезится, коня расцелует и сахаром угостит за добрую весть; тебя Принц в жены возьмёт и увезет на Ямайку - грош цена папуасам на Ямайке: танцуют, поют, делают вид, что счастливы, а, если взглянуть папуасам в глубину глаз угольных, то тревога поднимется - так поднимается ленивый пёс Цербер по служебной адской лестнице.
Папуасы всё время в тревоге - кушают - боятся, пляшут, поют - трусят, занимаются любовью с толстыми американцами - дрожат от ужаса - страх туалетных вещей их душит, страшатся огромной волны, которая смоет культуру Ямайки - за несколько минут унесет всё, что выдумали за сто веков.
Волне - ерунда - перекатила через Ямайку и дальше побежала по глади морской, ласкает взор капитана Флинта.
А взоры ямайцев уже никто не умаслит под водой, в царстве крабов и голотурий.
В детстве я думала, что голотурии - голые фурии, русалки морские.
Когда узнала правду, что это омерзительные твари без рук и без ног, поэтому ногу выше головы не поднимут - в отчаяние впала; парни делают операции, в девушек превращаются, а я от отчаяния в козу хотела превратиться, чтобы меня чёрный сатанинский козёл полюбил.
Шерсть себе на лоб пришивала хирургическими нитками, генерала соблазняла, чтобы он козье вымя из похода принёс, с журналистами связалась, комедию для них ставила в Доме журналиста, а в комедии всего сцен - голой танцевать на столе среди бутылок и ногу выше головы поднимать - привычно для меня.
Не превратилась в козу, сожалею, работаю уборщицей в автопарке - работа с людьми, на свежем воздухе, но иногда тоска сжимает груди, словно негр силач цирковой меня ласкает, вспоминаю свою карьеру прима-балерины Большого Театра, ногу выше головы поднимаю Александрийским маяком, - уборщица подняла ногу выше головы, а под халатом - ладное белое тело без нижнего белья, только тело и никаких деревень, казаков под халатом. - Раздумываю над дрожащими крысами: Кто важнее для Вселенной - уборщица или прима-балерина?
Мировой Разум в летающей тарелке прилетит, спросит меня - где Истина, а я раком стану и свистну - подражательница раку на горе!
- Пусть бородатый козёл - отец многих австралийских козлят - тебя в растопыренные ягодицы боднет, когда ты раком рядом с раком на горе встанешь, жена лукавого! - Алёна разозлилась, потому что в грязи и оттого, что некрасиво выглядит в масляной луже автобусного парка - не девушка, а котлета. - О себе радеешь, рассказываешь, чванишься, что балерина, ногу выше головы подняла, ждешь от меня аплодисментов и криков "Бис"!
Почему не хвастаешь своими кулинарными успехами - из брюквы приготовить свиное рагу?
Почему танцем гордишься, а не передовик производства на Ивановском прядильно-камвольном комбинате имени Володарского?
Чураешься молотка и гвоздя, от работы бежишь, песню и танец подняла выше труда хлебороба, когда по полю бегают бездомные щенки, выискивают в стогах мёртвых комбайнеров, а девушки за стаканом самогона поют о Мире, о труде, о переходящем Красном Знамени.
Прикрываешь лень половой тряпкой, Венера с фиговым листком.
Гордись руками, а не ногами, выей, а не выменем!
- Выведи меня на дорогу Правды, найди мою душу - озолочу! - уборщица развязывала Алёну, зубами рвала корабельные канаты, словно сражалась с гигантской Амазонской анакондой. - Когда мне двадцать два года исполнилось, я надела лучшее своё платье - которое не скрывало моих прелестей, волосы на лобке год не брила для важности - так папуас заботится о своей шевелюре.
Через границу поползла, через Финляндскую, надеялась в чужой стране обрести Счастье, прижать к его горлу финский ржавый нож и три раза произнести одеревеневшим языком:
"Лети, лети лепесток, через Запад на Восток!"
Я верила, что заклинание, умноженное на жертвенную кровь финна, превратит меня в поезд, в розовый летающий паровоз - соперник летающего карнавального китайского марабу.
Я могла спокойно перелететь в Финляндию на самолёте - ерунда, хандра бы не замучила во время перелёта, я бы лаваш кушала и поднимала ногу выше головы - на потеху летному составу.
Но нельзя открывать своё имя, я слишком знаменита в кругах, приближенных к Тайваньскому Императору, я - Тайваньская золотая курица в новом теле балерины.
Проползла границу, дивлюсь, что пограничников нет, не тычут мне в затылок автомат, не удивляются, что у меня ягодицы снежно-белые, не загорелые, и анус модно выбелен.
Из Амстердама пришла мода выбеливать анусы и укоренилась у нас между ягодиц, потому что культура идёт из Европы, рафинируется в Польше, похожа на ощипанного цыплёнка с металлическим оттенком.
Поднимаюсь на ноги, а вдали виднеется город - похожий на Лунную деревню.
Я танец Майкла Джексона вспомнила, Лунной походкой иду, запнулась, и когда очи на небо подняла, то вздрогнула от нахлынувшего ужаса; ворона - чёрная, индюшачья с красными очами чернокнижника - мне на голову присела, но страх исходил не от вороны, а - из ниоткуда.
Я жениха ищу глазами, вышла бы замуж на скорую руку, и пусть муж разбирается с моими страхами - после свадьбы мои заботы - его заботы.
Но нет никого вокруг, словно не в Европу попала, а в ж...пу оскорбленного гусара.
"Ырма! Ингеборга! Саломат! - душу ты свою потеряла на пограничной полосе, честь душевную оставила, а душа - улетела к пряничному Королю! - Голос с Неба долбит меня молотком в темя! - Душа зацепилась за корягу, а ты дальше без трусов поползла, показывала свои прелести сатирам, не заметила пропажу души, а мать крестьянская многодетная даже в голодный год душу бы не оставила на границе!"
Я охнула, ощупываю себя - прелести на месте, даже горжетка не полиняла, а души нет, бородатые гномы её унесли.
О гномах я догадалась; эльфы не своровали бы, потому что эльфы благородные, под эстонцев играют.
Гномы - нет моральной базы у гномов - украли душу и чёрту продали!
"Средоточия зла и насилия, отдайте мою душу, а я вам на Празднике Нептуна обнаженаня спляшу на дубовом столе среди бутылок фиолетового крепкого!" - крикнула в пространства, надеялась, что скромные гномы на мой зов дождевыми червями вылезут, я тогда ногами своими тренированными им по головам бородатым настучу за лихоимство, пусть почувствуют на себе гнев обворованной прима-балерины.
Хитрые, не вылезли, лишь заскрежетала у меня земля между ног, раздалось приглушенное хихиканье - так суфлёр каждый раз на моём выступлении нетерпеливо хихикает, очки запотевшие протирает, проказник со столетним стажем.
Я бы замуж за гнома вышла, после свадьбы душу свою выкрала из кладовой Солнца.
Не показались гномы - Арбитражный суд им судья.
Я пошла - ослепительно красивая амфора - домой, в Москву; нет смысла пытать финна, кричать заклинание, если душа потеряна маковым зерном в куче каменного угля.
В Большой Театр возвратилась на репетицию - радовались мне, главный режиссер Евгений Абрамович всегда меня по попе ласково хлопал, в очи мои заглядывал, сулил горы золотые с серебряными кустами.
В тот злополучный день Евгений Абрамович погладил меня по попе - стандартно, показывал своё расположение, будто молотком по голове покойника охаживал.
Вдруг, рука режиссера дрогнула сучком на ветру, лицо исказилось, а изо рта повалили клубы едкого зеленого дыма смердящего.
