На некоторое время в комнате воцарилось молчание. Оба собеседника сидели безмолвно, испытующе глядя друг на друга.

— Ах! — шумно вздохнул Такаянаги. — Мне хочется, чтобы вы поняли, как хорошо, что я пришёл с вами поговорить. Никто, кроме вас, о нас с женой ничего не знает, а с другой стороны, и никто, кроме меня и моей жены, ничего не знает о вас… значит, наши интересы совпадают… не так ли, Сэгава-сан? — Он продолжал несколько другим тоном: — Вам, конечно, известно, что скоро выборы. На время мне крайне нужна ваша помощь. Если вы не прислушаетесь к тому, что я вам говорю, мы с вами падём жертвой друг друга. Ха-ха-ха! Нет, нет, я вовсе не требую вашей крови. Но всё же я пришёл к вам вот с таким решением…

В эту минуту на лестнице раздались шаги, и Такаянаги осёкся. Снизу донёсся голос Кэсадзи: «Сэгава-сэнсэй, к вам гость». Усимацу встал и раздвинул перегородку; перед ним, улыбаясь, стоял его приятель Гинноскэ.

— А, Цутия-кун? — воскликнул Усимацу и невольно перевёл дух.

Гинноскэ слегка поклонился Такаянаги, но не обратил внимания на натянутое выражение лица у хозяина и гостя, решив про себя со свойственной ему поспешностью: «Вероятно, у них какие-то дела».

— Слышал, что ты вернулся вчера, — заговорил Гинноскэ дружески. Как всегда, он был жизнерадостен. Его свежее, розовощёкое лицо так и сияло. Может быть, таким его делала надежда в скором времени распроститься с теперешней службой и стать ассистентом в агрономическом институте. Странное дело, его коротко остриженные волосы, казалось, сейчас придавали ему какую-то солидность, делали похожим на молодого учёного. И хотя ничто не изменило их дружеских отношений, всё же Усимацу казалось, будто Гинноскэ стал на ступень выше его, и ему было как-то не по себе.

А Гинноскэ горячо и сердечно выразил Усимацу сочувствие. Такаянаги молча слушал их разговор, дымя папиросой.

— Спасибо тебе за всё, что ты сделал для меня во время моего отсутствия, — сказал Усимацу, подбадривая сам себя. — Ты, кажется, вёл все мои уроки.

— Да, кое-как справился. Совмещать занятия в двух классах не так-то легко. — Гинноскэ засмеялся. — Ну, а ты как?

— Что ты хочешь сказать?

— У тебя ведь траур, ты можешь взять четыре недели отпуска.

— Нет, так не пойдёт. Для школы это неудобно. И самое главное — для тебя затруднительно.

— Ничего, обо мне не беспокойся.

— Завтра понедельник. Завтра и пойду в школу. Ну, Цутия-кун, твои мечты, кажется, осуществились. Я очень обрадовался, когда получил от тебя письмо. Не думал, что ты так скоро продвинешься.

— Да… — Гинноскэ счастливо улыбнулся. — Мне повезло.

— Да, тебе повезло. — Радуясь удаче товарища, Усимацу вместе с тем как будто подумал о чём-то своём и, поникнув, спросил: — А приказ об увольнении уже отдан?

— Нет ещё. Ведь существует обязательный срок службы: сразу просто так не отпустят. Правда, в префектуральном управлении вошли в моё положение: разрешили внести меньше ста иен.

— Меньше ста иен?

— Если бы мне пришлось уплатить все издержки за обучение, то было бы худо. Хорошо, что мне сделали такую скидку. Я сейчас же написал отцу и попросил его помочь мне. Он, знаешь, очень рад и, кажется, сам поедет в Нагано. Я со дня на день жду от него известий. Остаётся нам побыть с тобой в Иияме только месяц!

Гинноскэ посмотрел на Усимацу. Усимацу тяжело вздохнул.

— Да, теперь о другом, — снова заговорил Гинноскэ. — Твой любимый Иноко-сэнсэй, говорят, сейчас в Синано. Я вчера читал в газете.

— В газете? — Усимацу весь вспыхнул.

— Да, в «Синано-Майнити». Говорили, он тяжело болен, а он, оказывается, полон энергии.

Едва услышав имя Рэнтаро, Такаянаги кинул острый взгляд на Гинноскэ. Усимацу молчал.

— Да, с этим «этa» шутить нельзя! — безо всякой задней мысли продолжал Гинноскэ. — Его идеи, может быть, и носят на себе печать болезненности, но его мужество в борьбе восхищает меня. Возможно, все чахоточные таковы. Говорят, его речи производят очень сильное впечатление. Только пусть Сэгава-кун не слушает его, а то опять вернётся прежняя болезнь.

— Не говори глупостей!

Гинноскэ, закинув голову, громко расхохотался.

Внезапно Усимацу замолчал. Он стоял недвижимо, словно теряя сознание. Словно всё внутри у него вдруг онемело.

«Что с ним? У Сэгавы-куна, видно, по-прежнему здоровье не в порядке», — подумал Гинноскэ. Некоторое время все трое сохраняли молчание. Усимацу пришёл в себя, услышав слова Гинноскэ: «Ну, мне пора».

— Погоди немного, — спохватился он и повторил ещё раз: — Погоди немного.

— Нет, в другой раз.

И Гинноскэ ушёл.

— Сейчас шёл разговор о господине Иноко… — сказал Такаянаги, стряхивая пепел с папиросы. — Сэгава-сан дружен с ним?

— Нет… — слегка запинаясь, отвечал Усимацу. — Я этого не могу сказать.

— Но вы к нему имеете какое-то отношение?

— Никакого отношения я к нему не имею.

— Разве?

— Да ведь я же сказал, что никакого отношения не имею. Никакой дружбы между нами нет.

— Раз вы это утверждаете, значит, так и есть, хотя… Этот господин действует заодно с Итимурой-куном. Что у них общего? Собственно, об этом-то я и хотел разузнать у вас, если вам что-нибудь известно…

— Я ничего не знаю.

— Адвокат Итимура большой пройдоха. На словах распинается за этого Иноко, а на деле просто хочет использовать его в своих целях и вертеть им, как ему заблагорассудится. Когда он начинает говорить о всяких возвышенных вещах, меня просто смех разбирает. Ведь все наши политики занимаются грязным ремеслом. Да, кто не знаком с политической деятельностью, тому не понять её отвратительной закулисной стороны.

Такаянаги вздохнул и продолжал:

— Я вовсе не собираюсь посвятить всю свою жизнь политике. Наоборот, я хочу как можно скорей выбраться из неё. Подготовлен я к этой деятельности плохо, систематического образования, как у вас, у меня нет. Но я хочу в борьбе за существование во что бы то ни стало одержать верх. Поэтому я не могу идти обычным путём. Может быть, моя карьера вам представляется блестящей. И в самом деле, внешне всё выглядит именно так. Но вряд ли есть ещё одна такая сфера деятельности, где при столь блестящей лицевой стороне была бы такая мрачная изнанка! Другое дело — люди состоятельные, которые говорят себе: «Поразвлекусь-ка немного политикой». Но тем, кто, подобно мне, с юношеских лет увлёкся политической борьбой, не остаётся ничего иного, как продолжать её. Для многих нынешних политических деятелей политика — это способ заработать на жизнь. Мне не хотелось бы говорить вам о моих делах… вы мне можете не поверить… но, честное слово… у меня теперь нет другой возможности просуществовать, кроме как став депутатом. Что поделаешь, факт остаётся фактом. Если я провалюсь на выборах, я окажусь в безвыходном положении. Мне во что бы то ни стало нужна ваша помощь. Поэтому я обращаюсь к вам с покорнейшей просьбой: не рассказывать никому о моей жене. За это я о вас… вот, собственно, что я и хотел сказать: не говорить друг о друге… Прошу вас, спасите меня! Поймите меня! Поймите меня! Сэгава-сан, от этого зависит моя жизнь.

Такаянаги слегка привстал и, низко склонившись, упёрся руками в циновку. Он простёрся перед Усимацу, как молящая о жалости собака.

Усимацу слегка побледнел.

— Право, вы делаете произвольные выводы…

— Нет, я прошу вас непременно помочь мне!

— Выслушайте, что я вам скажу. Я, право, не могу понять вашей просьбы. Ведь мне совершенно незачем кому бы то ни было рассказывать о вас. Я не имею к вам никакого отношения.

— Нет, имеете…

— Я не могу с вами согласиться. Мне нечем вам помочь и мне не требуется ваша помощь.

— Значит…

— Что «значит»?

— Тогда как лее вы намерены поступить?

— Никаких особых действий я не собираюсь предпринимать. Мы с вами не имеем друг к другу никакого отношения — только и всего.

— Никакого отношения?

— Я, например, не помню, чтобы когда-либо мне случалось говорить с кем-нибудь о вас, думаю, что и впредь в этом не возникнет необходимости. Я не люблю перемывать чужие косточки, тем более, что только сегодня с вами познакомился.