Послышался плеск шеста за кормой. Лодка, заскользив по песку, отчалила. Усимацу примостился в углу, вытянул ноги и, уныло покуривая папиросу, погрузился в размышления. Тусклый блеск реки за окном отсвечивал на хлопьях мокрого снега, придавая ему более весёлый вид. Мерное бормотание бьющихся о борта волн, усыпляющие всплески вёсел — вот тишина на воде! Кое-где на пустынных берегах виднелись ивы. Иногда эти деревья казались далёкими тенями, иногда лодка проскальзывала почти под самыми их голыми ветвями. И снова вопрос: что ждёт его впереди? — вставал перед Усимацу. Кто знает? Высунувшись из окна, он смотрел в сторону Ииямы. От зрелища низко нависших снежных туч ещё тяжелее становилось на сердце одинокого «этa». Противоречивые чувства — то неприязнь, то нежность — наполняли душу Усимацу. Что сейчас делается в школе? Чем занят его товарищ Гинноскэ? Что поделывают несчастный Кэйносин, окусама из Рэнгэдзи? Тут опять на память ему пришли слова письма Сёго, и Усимацу не без радости подумал, что снова сможет увидеть ту, видеть которую ему так хотелось. Теперь каждый раз, когда Усимацу вспоминал старый храм, он чувствовал, при всей его удручённости, как в жилах начинает бурлить кровь.

«Рэнгэдзи… Рэнгэдзи…» — слышалось ему в ритмичных ударах вёсел по воде.

Мокрые снежные хлопья сменились мелкими сухими снежинками. Томительное время пути пассажиры коротали за разговорами. Более других изощрялся бонза — знакомый Такаянаги: он насмешливо болтал о политике, вышучивал то одно, то другое, чем потешал остальных пассажиров. «Выборы — это своего рода спектакль, политические деятели — актёры, а все прочие — зрители, развлекающиеся забавным зрелищем», — говорил бонза, и все смеялись, а кое-кто вставлял свои замечания. Кто соглашался с ним, кто возражал, завязался спор. Едва один из пассажиров высказал предположение: «Итимура возьмёт верх» — как другой тут же насмешливо перебил его: «А ты что, его агент?» Имя адвоката повторялось всё чаще и чаще, вызывая каждый раз у Такаянаги недовольную гримасу — он то фыркал, то язвительно кривил губы.

Молодая супруга Такаянаги внимательно прислушивалась к разговорам; она нежно прижималась к мужу, заботливо ухаживала за ним. Её смело можно было назвать красивой. А наряд новобрачной и причёска «марумагэ» очень ей были к лицу. Глянцевитая кожа на щеках нежно розовела. Смеясь, она грациозно прикрывала ладонью свой прелестный маленький рот. По всему видно было, что эта женщина ещё не знает тягот семейной жизни. И всё же, заглянув в её большие, широко раскрытые глаза, можно было прочесть старательно скрываемую тревогу; временами она задумывалась, вперив взгляд в одну точку. Иногда, встрепенувшись, украдкой шептала что-то на ухо Такаянаги. А иногда Усимацу ловил её взгляд на себе. Её глаза, казалось, говорили: «Кто этот человек? Я его где-то видела».

Глядя на красавицу «этa», Усимацу испытывал к ней жалость соплеменника. Если бы не её происхождение, при такой красоте и богатстве она, несомненно, составила бы более удачную партию… Ей бы не пришлось отдать себя во власть этого холодного карьериста… Бедняжка! Но, размышляя о тайне женщины, он вдруг содрогнулся от страха: что, если она его знает? Что она думает, что он из Нэцу, из Химэкодзавы, ему, конечно, бояться нечего. Наоборот, бояться должна она. Во-первых, уже много лет, как он живёт вдали от родных мест… и приезжал туда за последние пять лет только два раза: в первый раз — после окончания семинарии… да вот теперь, спустя целых три года… И к тому же по возможности старался обходить посёлок «этa»… А если и оказывался там случайно, всё равно никто не мог знать, кто он и откуда… Нет, можно не волноваться. Так лихорадочно размышлял Усимацу. Вероятно, он беспокоился только потому, что знал тайну новобрачной пары. То, что они шепчутся всё время, ещё ничего не значит. А сторонятся его, вероятно, оттого, что стесняются.

Но, тем не менее, тревожное состояние не покидало Усимацу. Он отвернулся, стараясь не встречаться глазами с четой Такаянаги.

По реке Тикума надо было проплыть вниз по течению всего пять ри. Но на протяжении этого небольшого пути им пришлось не раз причаливать к пристаням, проходить под кое-как наведёнными мостами, которые во время разлива реки каждый раз сносило водой, и из-за этого путь занял три часа. В Иияму они прибыли только к пяти часам. Усимацу вместе со всеми сошёл с лодки. И берег, и мост — всё вокруг было покрыто снегом. Стемнело, а снег всё сыпал. В сумерках неясно белели заснеженные улицы. Кое-где уже горели огни. В вечернем воздухе разнёсся удар колокола Рэнгэдзи. Это Сё-дурак, как всегда, поднялся на колокольню возвестить, что зимний день подошёл к концу. Заслышав колокольный звон, Усимацу вдруг осознал, как всё здесь ему близко и дорого, и ему показалось, что с тех пор, как он покинул Иияму, минула бездна времени.

За те полмесяца, что он отсутствовал, городок приобрёл зимний вид: уже были выставлены на привычных местах камышовые щиты, предохраняющие от снежных заносов. Всё напоминало Усимацу снежную область Этиго.

На улице Синмати было людно. По дочерна протоптанной дорожке торопливо шагали навстречу друг другу прохожие. То и дело сторонясь то вправо, то влево, Усимацу старался поскорее свернуть на тихую Атаго-мати. Ещё издали он заметил одинокую фигурку мальчика, шедшего ему навстречу. Поравнявшись, Усимацу узнал в нём Сёго. Дрожа от холода, он в окоченевших руках нёс бутылку.

— Ах, Сэгава-сэнсэй! — обрадовался, узнав его, Сёго. — Вот никак не ожидал вас встретить. Я не думал, что вы так скоро вернётесь!

Глядя на простодушное и радостное лицо Сёго, Усимацу вспомнил Осио.

— А ты куда идёшь? Тебя послали за чем-нибудь?

— Да, — усмехнувшись, кивнул Сёго и показал на тёмную бутылку.

Усимацу сразу понял: отец послал мальчика за сакэ.

— Спасибо тебе за письмо, — сказал он и стал расспрашивать о школьных делах, кто вёл уроки в их классе. Потом осведомился об отце.

— Отец? — Сёго грустно улыбнулся. — Отец сидит дома, — запнулся он. По лицу мальчика видно было, как глубоко этот ребёнок переживает случившееся с его отцом. Усимацу с грустью оглядел фигурку мальчика, плохо одетого, в гэта на босу ногу. Печальные глаза Сёго и бутылка сакэ, которую он нёс, без слов говорили о том, как проводит свои дни лишившийся работы Кэйносин.

— Кланяйся отцу, — прощаясь, сказал Усимацу.

Сёго кивнул в ответ и со всех ног помчался домой. Усимацу тоже ускорил шаг; снег сыпал по-прежнему.

Наконец Усимацу вошёл в ворота храма Рэнгэдзи. Оттуда разносились гулкие удары гонга, что означало конец вечерней службы. Пока он добрался от причала до храма, его всего засыпало снегом. Завидев его, навстречу выбежала окусама. Она так обрадовалась, словно вернулся из путешествия её родной сын. И другие обитатели храма тоже вышли ему навстречу. Служанка Кэсадзи стала метёлочкой счищать приставший к одежде снег. Сё-дурак принёс горячей воды для ножной ванны. Радостно и приятно стало на душе у Усимацу, когда он, усталый, подавленный, уселся в прихожей и, сняв облепленные снегом сандалии, погрузил окоченевшие ноги в тёплую воду. «Только… что это не видно Осио?» — радуясь общему радушию, думал Усимацу; её-то ему и не хватало.

В это время из задних комнат вышел бонза в облачении, надетом поверх кимоно, это был настоятель Рэнгэдзи. Окусама представила мужу Усимацу. Он вернулся из Киото, когда Усимацу был в отъезде. Коротко поприветствовав Усимацу, настоятель в сопровождении младшего бонзы удалился.

Ужинали все обитатели храма вместе, в нижней комнате. Каждый всячески выказывал Усимацу сочувствие, расспрашивал о пребывании на родине. На вешалке, испокон века стоявшей у закопчённой стены, была небрежно развешана женская одежда.

— Сегодня вечером у школьной подруги Осио свадьба, — сказала окусама. — Осио тоже получила приглашение и ушла.

«Так это её будничная одежда», — подумал Усимацу. На узорчатое ученическое хаори наброшено было полосатое кимоно, а в разрезах его, у проймы, проглядывал красноватый край нижнего кимоно. Усимацу подумал, что все эти вещи, вместе взятые, составляют её повседневную одежду. Сейчас она кажется просто ярким узором на тёмной стене, от этих мыслей образ Осио стал ему ещё милее и ближе. Свет маленькой лампы, озаряя наполненную дымом курений комнату, придавал всей атмосфере ужина необычную привлекательность.