Немало путников попалось навстречу Усимацу. Одни брели, подобно бездомным, голодным собакам, на всём их облике лежала печать крайней нищеты; других, хотя они и шли босиком, в запылённой одежде, молено было принять за людей, скитающихся в поисках работы. Довелось Усимацу повстречать и паломников, замаливавших в святых местах свои грехи; их лица были обожжены солнцем, они распевали жалобные песни и позванивали колокольчиками, превращая тяготы своего долгого пути в подвижничество. Мимо прошла труппа жалких бродячих комедиантов в больших соломенных шляпах: разыгрывая маленькие любовные сценки, они клянчат у случайных зрителей мелкие монеты. Усимацу приглядывался ко всем этим людям, мысленно сравнивал их нелёгкую долю со своей и завидовал им: как ни трудна их жизнь, она всё-таки легче его безотрадной судьбы.

Чем больше Усимацу удалялся от Ииямы, тем больше он ощущал вольный простор родного края. В лучах сверкающего солнца он шагал по серому шоссе Хоккоку, то подымаясь в гору, то спускаясь мимо Тутовых садов в долину, то пересекая протянувшиеся вдоль дороги селения, и когда по телу у него заструился пот, во рту пересохло, штаны посерели от пыли, только тогда он почувствовал, что немного воспрянул духом. По обеим сторонам дороги росла хурма, ветки деревьев сгибались под тяжестью оранжевых плодов; стебли проса клонили к земле свои пышные метёлки; сквозь вьющуюся зелень проглядывали плотные стручки бобов; на убранных полях кое-где зеленели редкие ростки пшеницы. Там и сям слышались песни крестьян и перекрывавшее их многоголосое пение птиц. Наступил, как говорят горные жители, «малый июнь». Прекрасной казалась в этот яркий солнечный день горная цепь Косядзан; в глубоких долинах поднимались столбики синего дыма — это крестьяне жгли уголь.

Возле посёлка Канадзава Усимацу нагнал рикша, который вёз какого-то элегантного господина. Присмотревшись, Усимацу узнал в нём Такаянаги, того самого кандидата в депутаты парламента, который выступал в их школе с речью в день рождения императора. Приближались выборы, и кандидаты были заняты пропагандой своей программы. Вероятно, Такаянаги объезжал свой округ с этой целью. Он величественно проследовал мимо Усимацу, искоса взглянув на него, но не поклонился. Проехав немного, Такаянаги оглянулся, однако не выказал никакого внимания к Усимацу.

Солнце подымалось всё выше и выше. Теперь перед Усимацу простиралась долина Миноти. Дорога шла вдоль поймы широко разливавшейся летом реки Тикума; при виде огромных наносов ила, громоздившихся по обоим берегам реки, Усимацу представилась вся грозная картина разлива. Далеко, насколько хватало взгляда, тянулись поля; кое-где темнели рощи. И поля и горы, казалось, вдыхали густой синий ноябрьский воздух, и, несмотря на общую картину увядания природы, явственно ощущались её могучие жизненные силы. «Скорее к верховьям реки, в долину Тиисагата, домой в Нэцу!» — мысленно подгонял себя Усимацу; душа его рвалась к родным местам, точно к свету.

До Тойоно, где Усимацу предстояло сесть в поезд, он добрался в два часа дня; Такаянаги, приехавший на рикше, уже был на вокзале. Незадолго до отхода поезда Такаянаги вышел из ресторанчика на платформу. «Куда едет этот человек?» — подумал Усимацу, рассматривая Такаянаги; тот в свою очередь тоже, по-видимому, заинтересовался им, но, странное дело, старался не встречаться с ним взглядом. Оба они знали друг друга в лицо, но у них не было случая познакомиться, и теперь они не хотели завязывать разговор.

Раздался звонок, возвещавший о прибытии поезда. Пассажиры поспешили на перрон. Выпуская клубы чёрного дыма, поезд, шедший из Наоэцу на юг, остановился на станции Тойоно. Такаянаги быстро пробрался сквозь толпу и вошёл в один из вагонов. Усимацу облюбовал вагон поближе к паровозу и, когда, найдя свободное место в одном из купе, осматриваясь, бросил случайный взгляд на сидевшего с ним рядом пассажира, сердце его забилось от неожиданности: это был Иноко Рэнтаро.

— Иноко-сэнсэй!

Сняв шляпу, он почтительно поздоровался с ним. Рэнтаро, видимо, тоже был обрадован этой неожиданной встречей.

— А, Сэгава-кун! Куда это вы направляетесь?

Так волей случая Усимацу оказался рядом с человеком, о котором не забывал никогда, даже во сне. И вот Рэнтаро, словно удивляясь тому, как возмужал Усимацу, приветливо смотрит на него. А Усимацу с сияющим лицом, переполненный чувством преданности своему учителю, рассказывает ему о причине своей поездки. Встреча их была внезапной и удивительной; редко среди мужчин можно видеть такое искреннее, ничем не омрачённое проявление чувства взаимной симпатии, какое испытывали они друг к другу.

Сидевшая рядом справа от Рэнтаро высокая, немного бледная женщина отложила газету, которую она было принялась читать, и посмотрела на Усимацу.

Тучный пожилой господин, любовавшийся из окна на горы, тоже обернулся и принялся рассматривать Усимацу и Рэнтаро, переводя взгляд с одного на другого. Усимацу, знавший из газетной заметки о болезни Рэнтаро и даже пославший ему сочувственное письмо, был и обрадован и удивлён, увидев своего учителя вполне здоровым. В его облике не было и следа того тяжёлого состояния, которого Усимацу опасался и которое так живо себе представлял. Однако в скорбных морщинах высокого лба Рэнтаро, свидетельствовавшего об уме и сильной воле, в контуре скул, в нервном блеске глаз отражалась трагедия его души. Больных чахоткой временами отличает великолепный цвет лица и эмоциональный подъём, может быть, именно поэтому Рэнтаро нельзя было принять за тяжелобольного человека, харкающего кровью. Усимацу выразил удовлетворение по поводу вида Рэнтаро, начав с того, что «я прочёл в газете…» и кончив тем, что «я написал вам в Токио». И по всему было видно, что Усимацу искренен.

— Неужели об этом писали в газете? — Рэнтаро улыбнулся. — Это ошибка. Я действительно хворал, но только гораздо раньше, а написали, что я болен теперь. В газетах часто случаются такие ошибки. Видишь, я могу даже путешествовать. Не тревожься. Кто ж это так расписал?

Оказалось, что Рэнтаро возвращается с горячих источников Акагура, где он лечился. Рэнтаро представил Усимацу своим спутникам. Изящная бледная женщина, сидевшая справа, была его жена. Тучный пожилой господин оказался видным политическим деятелем провинции Синано, о котором Усимацу приходилось не раз слышать; это был известный своим красноречием и порядочностью адвокат, один из кандидатов на предстоящих выборах в парламент.

— Очень рад познакомиться с Сэгавой-куном! — оживлённо заговорил адвокат, приветливо улыбаясь. — Позвольте представиться: Итимура, в настоящее время живу в Нагано.

— Нас с Итимурой-куном свёл и сделал друзьями один случай, — сказал Рэнтаро, взглянув на Усимацу. — Я очень ему обязан. Итимура-кун проявляет много забот о моих литературных делах…

— Ну, что вы… — попытался всем своим грузным телом выразить протест адвокат, — наоборот, это я многим обязан Иноко-куну. Хотя Иноко-кун годами гораздо моложе меня, я почитаю его своим учителем. — Итимура вздохнул. — Смотрю на нынешнюю молодёжь и удивляюсь, всюду она впереди, всюду успевает… А мы вот до седых волос дожили, а ничего не достигли. Стыдно, да и только.

В словах Итимуры скорее проступала грусть от сознания своей старости, нежели зависть или недоброжелательство по отношению к нынешней энергичной молодёжи.

Уже десять лет, как Итимура, уроженец Садо, поселился в горах Синано. Этот человек незаурядного ума и характера, «сильный в добре, сильный и во зле», изведал в жизни многое: хорошо знал людские беды, имел немалый опыт политической деятельности, пережил борьбу за власть, расцвет и падение политических партий, испытал страдания политического заключённого, вёл дела множества ответчиков и истцов, словом, вкусил всю сладость и горечь жизни современного общества и стал человеком глубоко отзывчивым, сочувствующим всем слабым и обездоленным.

И вот этого политического деятеля на склоне лет судьба свела с образованным и талантливым «этa», и он стал его преданным другом.