Тоска шлифует тротуары

Подошвами усталых ног,

На городские писсуары

Железом лег мочи налет.

Не прекращен ни на минуту

Условный счет часов и дат,

И цвет морского перламутра

В глазах затравленных собак.

Как зубья сломленной гребенки,

Неровен контур городов.

Разбухли шляпные картонки

В помойках проходных дворов.

В грязи осеннего ненастья,

Как по стеклу скользит нога.

Плевок

– Как слиток серебра —

И в отраженьи луж и стекол

Собор готический

Растекся.

Карусель, карусель, – суета балагана,

Детства памятный день на коне догоняю.

Круг за кругом летит мой недвижимый конь,

Развевается флаг и не гаснет лампада

Даже днем под иконой Марии Святой,

Та,

Что в доме напротив

И скромно и свято

Челове

чества

Вечную юность

С любовью держа у груди,

С каждым кругом со мной

Повстречается взглядом,

Провожая на новый отрезок пути.

Жизнь моя – карусель,

В суете балагана

Балаганщик,

Крутящий свою карусель,

Крикнет мне, чтоб напомнить и время и дату

Уходящих и вновь возвратившихся дней.

Пролетаю, тараня невидимый воздух,

Ощущаю сознаньем беду перемен,

И, как прежде стремясь на исходную точку,

Возвращаюсь упрямо

В сегодняшний день.

Шинами прошуршали машины по шоссе.

Я ли тебя не увижу во сне,

В очереди черной,

Стоящей за женщиной в черном.

Ты ли во мне откликнешься

Криком зовущим

В зимнем замерзшем лесу —

Я принесу нежность, как пайку

За проволоку колючую

В тайне.

Нежность согреет

В очереди черной.

Но где же

Та —

Женщина в черном?..

Эта станция метро,

Странно названная птицей,

На окраине столицы

Ловчим соколом легло,

И помнит старое метро

Как в те,

Октябрьские дни,

Собою прикрывая близких,

Одни

Стояли надолбы и рвы

На ближних подступах к столице.

Цвет институтов и профессура

На поле лежали, от страха зажмурясь.

Недолет – перелет засекая,

Поправку на смерть в уме вычисляя.

Эта смелость и отвага

У отчаявшихся есть,

Как один вперед шагая,

На сознательную смерть.

Вот уже постов не стало,

Нашпигованы взрывчаткой

Все ближайшие мосты.

– Неужели все пропало? —

И винтовки, как кресты

На плече несли устало.

Все конечно понимало это

Мудрое метро,

Под землею обнимая

Ледяное полотно.

И принимая все как есть,

И понимая все как будет,

А умирая так —

Как жил,

Небо черное России

Сокол

Крыльями чертил.

Что нам гильотины и эшафоты,

Когда летим мы

Сквозь вечные штормы,

Сквозь вечные бури,

Сквозь вечные войны.

И в этом движении вечном,

Препятствий не огибая,

К замочным скважинам жизни

Познанья ключ примеряем.

Мне всего лишь одно

Утешенье дано,

Оторвавшись от бренного мира, —

В высших сферах свое

Очищенье найти,

И вернуться назад

Пилигримом.

На чердаке в три слоя пыль.

Здесь прячутся мои причуды.

Приют от бесконечных свар.

Гнездо осиное

И медный, позеленевший самовар,

Давно трубу не греет печь,

Век холодны ее уступы.

Сквозняк случайный слабо шевелит

Уснувших мух сухие трупы.

Клюкву клевали птицы,

Я собирал и в рот.

Скулы сводило кисло

Соком былинных болот.

Долго тот день длился.

Осень высвечивала лес.

Мы цирковые, – а вы какие?

Мы каждый вечер в огнях манежа.

Все остальные – в тени партера.

Прогон закончив,

Умоюсь потом,

Ну, а потом —

Как всегда работа.

Под куполом цирка комедия драм —

Манежа опилки смягчают удар.

И круг, как монета – как тот золотой,

Летящий со звоном на карточный стол.

Где буби и черви идут напролом,

А зрители черти, и ад – этот дом.

И боль от ударов, и ноет хребет,

В кровавых мозолях расплавлен свинец.

Уйду оглушенный, не слыша похвал.

Улыбки актеров, но снова я там.

И снова ошейник манежа – мой дом.

Я снова на сцене, – иду напролом.

Манежа опилки смягчают удар.

И цирк опустевший —

Комедия драм.