Гибель Титаника Ларисе Барановой-Гонченко В зыбучую глубь, в бездонную хлябь уводит сия стезя. Не надо строить такой корабль и плавать на нем нельзя! Но вспомни, как сердце твое рвалось и кровь играла смелей: гигант свободы, стальной колосс, он сходит со стапелей! Творенье воли, венец ума, невиданных сил оплот. И дрогнет пред ним природа сама, и время с ума сойдет. В далекую даль, к свободной земле, связавшись в один союз, мы тоже шли на таком корабле — грузин, казах, белорус. В опасный час, на том рубеже спастись бы хватило сил — но кто-то черный тогда уже по трюмам нас разделил. Ты вспомни, как бились мы взаперти — все те, кто был обречен, кто вынужден был в пучину уйти, предсмертный выбросив стон. Заклятье шло из воды морской, сдавившей дверной проем: «Пусть будет проклят корабль такой! Зачем мы плыли на нем?!» Ты вспомни: выжил тот, кто не ныл забвения не искал, кто переборки наспех рубил и на воду их спускал. Кто на обломках приплыл к земле и там из последних сил своих находил, согревал в тепле и заново жить учил, и кто вписал окрепшей рукой в дневнике потайном: «Надо строить корабль такой и надо плавать на нем!» Календулы
Уже, чернея в темноте, ждала машина у калитки. По дому пыль, и в суете давно уж собраны пожитки. И свет погас. Мы вышли в сад, его навеки покидая. Кругом тянулась наугад земля изрытая, пустая. Предзимняя печаль земли, от коей ничего не надо! И лишь календулы цвели, забытые у края сада. Они, возросшие в тиши, взглянули с пажити опалой, как современники души, невосполняемо усталой. И жизни гнет, и славы тлен, убогий слог житейской были, итог предательств и измен им в этот миг понятны были. Мы мчались, обращаясь в прах, во тьме кромешной, первородной, и я держала на руках букет календулы холодной. Цветы смотрели на меня в моем закрытом кабинете. Они увяли за три дня, как увядает все на свете. Осина Жизнь обратно меня принесла, как река, обращенная вспять. И осина с тех пор возросла так, что вовсе ее не узнать. Но все там же стоит, на краю, над провалом осеннего дня. Подойду, обниму, постою — и она не узнает меня. Не припомнит, коль память крепка в тонких пальцах расцепленных пут! Кто остался – растет в облака, остальные по кругу бегут. Дай мне силу, родительский дом, дай мне волю в пределах Земли, в сотый раз возвращая потом, где осины мои возросли; где шумит мой оставленный сад по просторам пустынной Руси. Волоки меня, сила, назад и, остаться не дав, уноси! Одинаковы все города, позолочены все купола, и нездешняя сила всегда отрывает меня от ствола. И пророчит, и льстиво поет, и всечасно геенной грозит. И опомниться мне не дает, потому что не насмерть разит. Побежденный Не завыть ли нынче, как волк, на глухое пламя луны? Наш расформированный полк молча возвратился с войны. Из ничейной нивы овса, охватившей ваш огород, все еще звучат голоса тех, кто никогда не придет. Что ж твоя печаль тяжела? Побежденный ты, но живой. Радуйся, что пуля прошла где-то над твоей головой! Что же ты глядишь с немотой, лишний на родной стороне? Радости земной и простой разучился ты на войне. Здесь трава, как в детстве, густа, и листва росою полна. Но живая вся красота без победы нам не нужна. Тихие разливы жнивья, где легко прожить без утрат! И сурово смотрит семья, словно ты во всем виноват. «Ты зачем покинул крыльцо, дома ты не мог бы корпеть?!» И родные плюнут в лицо, но и это надо стерпеть. Памяти Юрия Кузнецова Все ушли. И всех не спеша ассосала земля сырая. Верю я, что бессмертна душа — но что ей делать в пределах рая? Жить без Родины, без родни, вечно жить без слез, без печали. Боже! Хотя бы поэтов на землю верни: вечного счастья они не желали. Господи! Я тебе говорю с Земли, из России, из временного приюта, пересыльного пункта, куда мы на миг пришли и к другому стремиться должны – к чему-то. Здесь, понять все сущее торопясь, в ковылях бродя, застудясь в метели, безотчетным слепком душа снялась с неуютной русской своей колыбели. Здесь играли огни новогодних сел, и весенних рек неслись круговерти, и не каждый силу в себе нашел, видя это, готовиться к смерти. Вот и дождь устал, вот и дальний гром. И мечтает поэта душа живая по родным просторам бродить с пером, никого не помня, не узнавая. Соловей поет, и гуляет плес, и цветут цветы на могилах милых. Если правда жил среди нас Христос, то и он разобраться во всем не в силах. |
