Наконец вспыхнули экраны визуального обзора, и новый мир хлынул внутрь корабля, на мгновение нарушив контроль. Необычные звуки и запахи вибрировали в каждой клеточке, вызывая необычные реакции, сметая психологические барьеры.

Урх первым делом врубил накопитель и приступил к заправке. На сей раз дело пошло необычайно быстро, атмосфера была полна такой дивной, ароматной энергией, что не прошло и пяти минут, как Урх зажурчал от удовольствия. Чувство насыщенности каким-то неуловимым образом вдруг начало перерастать в бесконтрольную эйфорию, которая просачивалась в рецепторы и бродила там, обостряя восприятие, покалывая тело тысячами крохотных газированных иголочек, множилась, приобретая новые формы и, пронесясь по кругу, набирала все новую силу.

Даже Лисс, собрав всю свою волю, не мог бороться с бескрайним восторгом, достигшим небывалых размеров, приемлемая масса которых стала перехлестывать через край первоначального объема, и космонавты почувствовали как медленно начинают терять заданную форму.

Они с трудом навели блок на подсознательный клапан и провели субъективный отбор, установив устойчивый сброс информации. После чего Лисс, переведя дух, накинулся на Урха.

– А все из-за тебя. Летишь, как голый в джаспер.

– Я что, нарочно? – оправдывался Урх.

– В чужой кастараль со своим санкором не лезь…

– Санкором, санкором… – недовольно зажурчал Лисс.

– Санкор предписывает спектральный контакт только в исключительных случаях, а мы в него лезем постоянно. Если бы об этом узнали в Галактическом центре, тебе бы такой джаспер устроили, что не видать тебе нулькоридора, как своих актанов.

– Подумаешь, – фыркнул Урх, – какой барторас из кастораля нашелся! Сам же всегда настаиваешь на активном поиске.

– Да… – Лисс смутился. – Но при условии тщательного векторного анализа! – тут же нашелся он.

– Ладно! – согласился Урх.

– На этом Галактическом Чуде, где заправка так сладостна и упоительна, я готов даже на три анализа в любой разомкнутой структурной системе.

На этот раз, прежде чем покинуть корабль, Лисс настоял на скрупулезных выполнениях всех пунктов, предписанных комиссией по контактам. Горя от нетерпения, Урх безропотно подчинился и только глухо журчал при каждой новой формальности.

И вот они ступили, наконец, на твердый грунт. Перед ними расстилалось обилие жидкого вещества, которое находилось в легком, прозрачном движении и журчанием напоминало Урха.

Было тихо и хорошо. Первые потоки энергии уже начали поступать в запасники корабля. Все вокруг осветилось и засверкало. Это было так неожиданно и красиво, что Урх, а вслед за ним и Лисс, забыв обо всех инструкциях, двинулись к жидкому веществу, которое в первых лучах света стало переливаться всеми цветами спектра и даже зажурчало в другом, ласковом ритме.

В этот момент они почувствовали неподалеку живое существо. Повинуясь автоматической привычке, выработанной годами работы в открытом Космосе, Лисс и Урх машинально выполнили все предписания Галактической комиссии по контактам и застыли в позе Первого Привета.

До их актанов донесся тяжелый грохот и перед ними возникли два вертикальных столба, заканчивающиеся горизонтальными площадками, скругленными спереди и сзади. Один из столбов качнулся назад и вдруг со всей силы ударил по кораблю. Корабль взмыл в воздух.

Урх и Лисс в первый момент окостенели от неожиданности, а когда опомнились – корабль был уже далеко.

Солнце, казалось, решило компенсировать недоданное за три недели и, несмотря на ранний час, палило на совесть. От воды поднимался светлый душистый пар.

Ребята, футболя банку, быстро оббежали вокруг пруда и припустили к дому.

Еще издали они увидели, как двери шестого парадного со стуком распахнулись, и утро приняло в свои объятия еще двоих аборигенов.

Двор дрогнул.

Несмотря на свою малочисленность, эти двое производили такое количество шума, как будто во двор ворвалась татарская Орда в полном составе.

Дом зашевелился. Из многих окон донеслись хриплые звуки. Это особенно нервные кричали во сне. Более уравновешанные молча вздрагивали под одеялами. Но что странно – никто не возмущался, во всяком случае, вслух. Не было сил. Зло было неизбежно. Бороться с ним – все равно, что пытаться заткнуть пальцем вулкан, который уже начал извергаться…

Местный Везувий клокотал на разные голоса. Тон, как всегда, задавал тринадцатилетний сын начальницы ДЭЗа Тамары Павловны Оксиной

– Генка, по прозвищу

«Саксофон». Он высоко подпрыгивал, выбрасывая вперед правую ногу и обе руки, и при этом голосом разъяренного японского монаха орал:

– Я-а! – и – Кан-фу!

Его спутник выл и лаял, несмотря на то, что был зайцем. Им добросовестно, на полную громкость японского стереомагнитофона, подпевала рок-группа

«Европа».

В общем, получалось, как говорил сам Генка, «не слабо».

Валерка и Юрка с опаской приблизились к эпицентру извержения.

«Саксофон», не обращая на них никакого внимания, продолжал бодать воздух, издавая победные крики. Зато заяц свирепо зарычал.

Вообще в его повадках было столько собачьего, что посторонние, увидев его впервые, долго гадали: то ли это заяц, то ли все же собака редкой породы. Тем не менее это был чистокровный русак, правда, уверенный в том, что он собака. И за свою веру он готов был сражаться до последней капли заячьей крови.

А уверенность эту ему внушил

«Саксофон». И было это так. Генка с детства мечтал о собаке. Спал и видел. Но Тамара Павловна, женщина трезвомыслящая и энергичная, снам не верила.

– Ежели я его папашу-подлеца во сне чуть не каждую ночь вижу, чтоб ему пусто было, это еще не значит, что я от него хоть десятку видела! – говорила она.

«Саксофон», ни разу не видевший отца даже во сне, снам верил и не уставал канючить.

– Хочу собаку, купи собаку, хочу собаку, купи собаку… – и так до бесконечности.

– Чистый саксофон! – возмущалась Тамара Павловна.

Оттуда и пошло.

Заяц появился гораздо позже. Это было затравленное, искалеченное существо. Каким образом он оказался посреди людного двора, остается загадкой, но впервые Генка увидел своего зайца именно на том самом месте, где сейчас демонстрировал знаменитый прием «урамаваши в голову».

Заяц дрожал мелкой дрожью, но тем не менее, когда Генка протянул к нему руку, отважно цапнул его за палец.

«Саксофон» углядел в этом симптом высшего героизма и тут же взял беднягу под свою грозную защиту. Отныне никто безнаказанно не мог обидеть Генкиного подопечного. Но, как оказалось впоследствии, отчаянный заяц не очень-то нуждался в чьей-то опеке…

Под влиянием «Саксофона» он свел близкое знакомство с окрестными псами и, переняв у них все их бойцовские повадки, с полным правом стал считать себя одним из них. Настырный Генка с восторгом разделял его заблуждение. Более того, раздобыв где-то потрепаный учебник, он принялся воспитывать нового друга по всем правилам служебного собаководства. Отважный заяц делал головокружительные успехи.

Такова была эта пара.

Ежедневно чуть свет

«Саксофон» занимался своими возмутительными прыжками под бдительной охраной собако-зайца. Трехнедельный грозовой перерыв, принесший отдохновение жильцам дома, сказался и на Генке. Сегодня он умаялся раньше обычного. И поэтому решил для разнообразия погонять зайца. По-прежнему, не обращая внимания на Валерку и Юрку,

«Саксофон» подобрал банку, которую они прифутболили. Банка была горячей. Генка удивился, но вида не подал. Он размахнулся и метнул банку изо всех сил. Банка описала замысловатую кривую и, как при замедленной съемке, плавно опустилась в углу двора.

– Апорт, Чингизхан! – скомандовал Генка.

Заяц сорвался с места, и, прихрамывая, бросился за добычей. При своем природном косоглазии русак был хром и крив. За что поначалу и схлопотал свое печально известное прозвище. В дальнейшем он оправдал его полностью.