– Это стен-дап-сус. Запомнила? Ну и что, что он «разлучник»! Я лучше со своими цветами буду, чем с инфантилами в штанах…
Маргоша вечно охотится за диковинными экземплярами для своей оранжереи. Все время что-то сажает, пересаживает, удобряет. Возится со своими питомцами как с детьми малыми. Даже разговаривает с ними. У Ритки, на удивление всем, цветут самые капризные растения. Слово заветное знает, что ли? Сколько раз говорила ей: «Не ту ты профессию выбрала, подружка! Тебе бы флористом стать, что ли, или ландшафтным дизайнером». Но она только отмахивается: «Ну какой из меня дизайнер… Тем более ландшафтный…»
– … Нет, Оль, ну ты подумай, а? Он, видите ли, «не готов к другим отношениям». Его «всё устраивает». Ему «и так хорошо».
Рита затягивается. Чуть сладковатый дым от ее сигарилл пахнет ванилью.
– Еще бы – не «хорошо». Встретил дурочку! На его несвободу не посягаю. Всегда готова выслушать, утереть его сопли – на работе, видите ли, не ценят, с детьми проблемы, жена пилит… И, главное, оправдывается: «Пойми, не могу я их бросить, пропадут они без меня. Я им нужен. А ты – сильная»…
«Сильная»…
Представляешь, Оль, я – и сильная…
Рита задумчиво гасит сигарету.
– А в праздники? Ну до чего же я их ненавижу, эти праздники! Народ суетится, семьями, компаниями собирается, влюбленными парочками… В супермаркет хоть не ходи: все продукты тележками закупают, меню обсуждают…
И мне ведь хочется, чтобы все было по-человечески. Наготовлю всего: и первое, и второе, и пирожков его любимых напеку. Сама вся нарядная… И что? Приедет разлюбезный на часок-другой, вручит дежурный букет, перекусит на ходу, потом секс – из серии «давай сделаем это по-быстрому», и бегом домой, не то заругают примерного семьянина…
Устала я, Оль, от такого «счастья»… И при мужике вроде, и одна…
– Вот ворчу тут, ругаюсь на него. А что ругаться? Не твой мужик – он и есть не твой. Из семьи уводить?… Да зачем? Чтобы меня потом проклинали?…
Да и не надо мне его – насовсем-то.
Маргоша, разгоряченная обличением своего несвободного для «других отношений» друга, разрумянилась, и я – в который раз – залюбовалась своей подружкой. Стройная как девчонка, с изящной точеной фигуркой, короткой стрижкой каштановых, жутко непослушных волос, с большими чуть подведенными карими глазами, такими лучистыми и теплыми…
Да, не везло Маргоше с ее мужчинами, все какие-то непутевые попадались. Первый муж, Вадим, за которого Рита еще в институте выскочила, был парень хоть куда. Вот именно, «хоть куда» – хоть туда, хоть сюда. Высокий, чернявый, красивый, в него полкурса девчачьего было влюблено. Он и перебирал их. Сегодня одна, завтра другая… Потом «снизошел» до Ритки, которая сохла по нему с первого курса.
Стали встречаться, хоть и отговаривали все глупую девчонку, неверный, мол, «поматросит и бросит». Но она как ошалела: ничего, моей верности и любви на двоих хватит. Не хватило.
Расписались, жить стали у его родителей. Они встретили невестку поначалу настороженно – мол, «лимитчица», провинциалка, на сына их красавца позарилась да на жилье. Но Ритка ведь – сама доброта, покладистая, без камня за пазухой, вся как на ладони. И они – не сразу, но все же приняли ее, полюбили даже, как вообще можно полюбить чужое дитя. Особенно тепло к Рите относился похожий чем-то на ее отца Николай Иваныч. А Ритка отца любила очень, вот и потянулась к свекру, добрейшей души человеку, надо сказать.
Болен был Николай Иваныч уже тогда серьезно, на улицу почти не выходил. Так Ритка вечерами и в шахматы с ним играла. И кроссворды вместе разгадывали. Читала ему вслух газеты, а иногда и книги. Он любил ее как дочь. Уж как жалел потом, когда сынок их Вадька загулял-таки, да – не раз прощенный – снова изменял…
Ритка плакала тайком, глаза часто красные, опухшие, сама как тростинка исхудала, но свекру со свекровью улыбалась через силу, виду не подавала.
Да, терпела-терпела она похождения своего донжуана, но даже ее безмерное терпение однажды иссякло.
Тогда же, бедная, и ребенка своего потеряла, от нервного стресса. Скинула на третьем месяце, да еще и с осложнениями… Потом врачи как пригвоздили своим приговором: детей иметь Рита вряд ли сможет. Если только чудо не случится…
Рита, «лимита», родом из далекого городка одной из солнечных наших виноградно-арбузных республик до замужества жила в студенческом общежитии. После развода именно Николай Иваныч настоял, чтобы она переехала в маленькую квартирку, оставшуюся от его бездетной тетки-покойницы. За сына-гулену оправдаться хотел. И за неродившихся внучат…
На нее и дарственную оформили.
После окончания института Маргарите предложили остаться на кафедре. Правда, недолго ей там поработалось. Молодая «разведенка», собой хороша… А начальник у нее был ловелас один стареющий, который не пропускал ни одной юбки. Вот и положил глаз на Ритку, проходу ей не давал, спал и видел ее в своей постели. Довел-таки он Ритку своими совсем непрозрачными намеками и предложениями… Не выдержала. Шума поднимать не стала, не в Америке живем, станешь жаловаться на приставания, скажут еще, что сама повод дала. В общем, решила уволиться.
У нас бывала часто. Я к тому времени уже была замужем за своим Костиком и ходила вторым сыном. Маргошу, любившую детей до беспамятства, и уговаривать не надо было посидеть с ребенком. Сама вызывалась: столько в ней нежности, любви, и никаких сюсюканий… Какая бы из нее получилась замечательная мать!..
Ритка всегда была неугомонной – много читала, искусством увлекалась, бегала на премьеры в свою любимую Драму. Кинофестивали обожала, не пропускала ни одной выставки, приезжавшей в город. Вот на одной из выставок и познакомилась со своим вторым мужем – художником-авангардистом Аркадием. Работал он какой-то рекламной компании. В ее студии хранил свои холсты, краски. И ночевал там же, потому что после развода с последней женой, оставив квартиру семье, оказался без жилья. Уж чем он очаровал Ритку – ума не приложу! Какой-то растрепанный, в балахонистых свитерах, со щетиной непонятно какой давности – этакая утонченно-богемная личность. А в глазах такая загадка, будто лишь ему известна великая тайна бытия. Но он ее никому не откроет… В общем, закрутилось у них.
Он и пару портретов Маргошиных написал. Правда, понять, что на картинах именно она – молодая, красивая женщина – было невозможно. Ломаные линии, одному ему ведомые символы, краски будто в танце бесовском кружат. Ритка как могла защищала своего художника. А на мой взгляд, это писалось или с жуткого похмелья или вообще в подпитии.
Так оно и оказалось. Аркаша, непризнанный гений, как он себя называл, выпивал давненько. Вокруг, как он считал, все серые и бесталанные ремесленники, но умеющие вовремя прогнуться. Вот и выставлялись. А он, гордый, не умел и не хотел быть «лизоблюдом». Свой неоцененный по достоинству талант Аркаша топил в вине. Рита долго скрывала это, к нам прибегала одна, на ходу придумывая отговорки для мужа: «занят», «в командировке», «нездоров»… Вот именно – «нездоров», а точнее – просто болен.
Уж как Ритка намучилась с ним: и кодировала, и в санаторий отправляла, и из запоев не единожды выводила. Да только зря всё. Однажды сердце «измученного нарзаном» со стажем просто не выдержало, и он умер во сне. Аркадий ведь был старше Риты, чуть не в отцы ей годился, а своей слабостью к питью напоминал Рите отца, которому она прощала его грех.
После Аркашиной смерти Ритка как-то сникла. Не стало в ней того задора, куража, когда «всё хорошо вопреки всему». Повзрослела, что ли. И очень жалела, что не дал ей Бог детишек. Наших мальчишек обожала. И на себе катала «коняшкой». И игры придумывала всякие. И машинок, конструкторов, книжек столько натащила, впору магазин открывать игрушечный! Да и мальчишки тетю Риту любили, охотно оставались с ней, когда мы с мужем совершали вылазку в театр или кино.
Маргоша после смерти Аркаши не скоро оправилась, но дурное постепенно блекло, стиралось из памяти. А вот Аркашина доброта, его отеческая любовь виделись теперь ей по-другому. Она никогда не говорила о нем плохо. Пыталась понять и оправдать его слабость… Что ж, кто без греха…
