— А! Вот это убедительный штрих. Это сразу заставит их поверить, что ты не в себе.

— Немного погодя мы отбываем. То есть отбываем как можно быстрее. Понимаешь, что происходит? Я утвердил тот факт, что у меня больное сердце, и несколько дней спустя я сообщаю в письме, что подвергся осмотру и свадьба, к великому моему сожалению, состояться не может, так как…

— Чертовски идиотская идея!

— Корки, мой мальчик, — сказал Укридж торжественно, — для человека в моем положении никакая идея, которая как будто обещает сработать, идиотской не бывает. Неужели, по-твоему, она не сработает?

— Да нет, не исключено, — вынужден был признать я.

— Ну так я ее испробую. Могу я рассчитывать, что ты сыграешь свою роль?

— Но откуда я узнаю, что твоя тетка заболела?

— Очень просто. Тебе позвонят из ее дома, потому что ты единственный, кто знает, где я провожу вечер.

— И ты клянешься, что от меня требуется только это?

— Только это. Абсолютно.

— Не заманишь меня туда для какой-нибудь гнусности?

— Мой милый старый конь!

— Ну, ладно, — сказал я. — Всеми фибрами чувствую, что что-нибудь да сорвется, но, видимо, мне придется пойти на это.

— Сказано, как подобает старому другу, — одобрил Укридж.

В десять часов вечера на следующий день я стоял на крыльце Болбриггана, ожидая, когда мне откроют на мой звонок. В лиловых сумерках куда-то крались коты, а из освещенного окна первого этажа доносилось бренчание пианино, и звуки голосов сливались в одном из наискорбнейших духовных песнопений. Я узнал голос Укриджа, заглушавший остальные. Он с жаром, от которого почти трескалось стекло, выражал желание уподобиться малому дитяти, омытому от грехов, и это почему-то усугубило гнетущее меня уныние. Многолетняя сопричастность хитроумным планам Укриджа выработала во мне фаталистическое к ним отношение. Какие бы чудесные перспективы ни открывались передо мной, когда я начинал способствовать ему в их осуществлении, я почти неизменно рано или поздно оказывался в очередной кошмарной ситуации.

Дверь отворилась. Возникла горничная.

— Мистер Укридж сейчас здесь?

— Да, сэр.

— Не могу ли я поговорить с ним одну минуту?

Я последовал за ней в гостиную.

— Джентльмен к мистеру Укриджу, с вашего позволения, — сказала горничная, предоставляя сцену мне.

Мной овладело какое-то странное чувство — паника с пересыханием горла. И внезапно я распознал в нем тот беспощадный страх актера перед выходом, какой мне довелось испытать много лет назад, когда любимая альма-матер, видимо, оскудела талантами и меня избрали спеть соло на школьном концерте. Я оглядел Прайсов, заполнявших комнату, и слова замерли у меня на языке. Вблизи книжного шкафа со стены, развернув крылья, свисало на шнуре чучело чайки самого разбойничьего вида. Крючковатый клюв покойной птицы был разинут, блестящие глаза сардонически уставились на меня. Я поймал себя на том, что смотрю на нее, как загипнотизированный. Казалось, она с одного взгляда разобралась во мне.

Спас меня Укридж. До невероятия непринужденный в этой кошмарной комнате, он гостеприимно пошел мне навстречу, неподражаемо элегантный, в смокинге, лакированных штиблетах и при галстуке. В них всех я узнал свою собственность. Как обычно, после ограбления моего гардероба он излучал респектабельность и богатство.

— Я тебе нужен, малышок?

Его взгляд многозначительно скрестился с моим, и я обрел дар речи. Эту маленькую сцену мы отрепетировали со всем тщанием за завтраком, и у меня в памяти начали всплывать мои реплики. Я сумел проигнорировать чайку и начать.

— Боюсь, у меня серьезные вести, старина, — сказал я глухим голосом.

— Серьезные вести?

— Серьезные вести!

Во время репетиции я его предупреждал, что этот диалог удивительно похож на эстрадный скетч, но он счел мое возражение притянутым за волосы. Тем не менее прозвучал наш обмен репликами именно так, и я почувствовал, что запылал горячим румянцем.

— Какие же? — с чувством вопросил Укридж, и его пальцы сомкнулись на моем плече, будто челюсти нервной лошади.

— Ох! — вскрикнул я. — Твоя тетя!

— Моя тетя?

— Мне только что позвонили из ее дома, — продолжал я, входя в роль, — и сказали, что у нее рецидив. Состояние крайне серьезное. Тебя там ждут безотлагательно. Даже теперь может быть уже поздно.

— Воды! — сказал Укридж, пятясь и хватаясь за свой жилет, вернее, за мой жилет, который я по глупости забыл запереть. — Воды!

Сыграно это было прекрасно. Даже я — хотя все во мне восставало на то, как он мял и крутил мой лучший галстук, — не мог этого не признать. Полагаю, особую убедительность его игре придала многолетняя тренированность шататься под ударами Судьбы. Семейство Прайсов, казалось, было потрясено до самого своего основания. Воды в комнате не оказалось, но орда малолетних Прайсов немедленно умчалась на поиски таковой, а остальные члены семьи сомкнулись вокруг страдальца, исполненные сострадания и желания помочь.

— Моя тетя! Больна! — стонал Укридж.

— Не стоит так волноваться, старина, — произнес чей-то голос в дверях.

Таким издевательским и во всех отношениях неприятным был этот голос, что на мгновение я был готов поверить, будто он принадлежал чайке. Затем я обернулся и узрел молодого человека в голубом костюме из тонкой шерсти. Молодого человека, которого видел прежде. Это был миротворец, типчик, который успокоил и увел раздраженного типуса, которому Укридж был должен мизерные один фунт два шиллинга и три пенса.

— Не стоит так волноваться, — повторил молодой человек и посмотрел на Укриджа злопыхательски. Его появление вызвало сенсацию. Мистер Прайс, который мял плечо Укриджа с безмолвным сочувствием сильного мужчины, возвысился над вошедшим, насколько позволял его рост в пять футов и шесть дюймов.

— Мистер Финч, — сказал он, — могу ли я узнать, что вы делаете в моем доме?

— Ладно, ладно…

— Мне кажется, я сказал вам…

— Ладно, ладно, — повторил Эрни Финч, который, видимо, был молодым человеком с характером. — Я просто пришел, чтобы разоблачить самозванца.

— Самозванца!

— Вот его! — сказал молодой мистер Финч, уставляя презрительный перст на Укриджа.

По-моему, Укридж собирался заговорить, но вдруг передумал. Ну, а я тихонько ретировался из центра событий и постарался оставаться настолько незаметным, насколько позволяла спинка пунцового плюшевого дивана. Мне хотелось полностью отъединиться от происходящего.

— Эрни Финч, — сказала миссис Прайс, грозно набычившись, — что это значит?

Общая враждебность атмосферы словно бы ни на йоту не обескуражила молодого человека. Он покрутил свои усики и улыбнулся ледяной улыбкой.

— Это значит, — сказал он, пошарив в кармане и доставая какой-то конверт, — что у этой вот личности никакой тети нет. А если есть, то она не мисс Джулия Укридж, прославленная и богатая писательница. У меня с самого начала были кое-какие подозрения насчет этого джентльмена, могу вам сразу сказать, и с тех пор, как он появился в этом доме, я наводил о нем справки. Для начала я написал его тете — то есть даме, которую он называет своей тетей, — будто я старый школьный друг ее племянника и хотел бы узнать его адрес. И вот ее ответ — можете прочесть сами, если хотите: «Мисс Укридж получила письмо мистера Финча и в ответ указывает, что у нее никакого племянника нет». Никакого племянника! Достаточно ясно, правда?

Он поднял ладонь, предотвращая высказывания.

— И еще одно, — продолжал он, — авто, в котором он разъезжает. Оно и не его вовсе. Оно принадлежит человеку по фамилии Филлимор. Я записал номер и навел справки. А фамилия этой личности и не Укридж вовсе. А Смоллуид. Он нищий самозванец, который водил вас всех за носы, едва переступил порог этого дома; и если вы выдадите за него Мейбл, то совершите самую большую глупость в своей жизни.

Наступила зловещая тишина. Прайсы смотрели на Прайсов в немом обалдении.

— Я тебе не верю, — наконец сказал хозяин дома без всякой, впрочем, уверенности.