— Не вижу, как я могу быть в этом виноват, — вслух проблеял Чокнутый Коут то, что я думал про себя.

— Ты не видишь, как ты можешь быть виноват в этом! — прогремел Укридж.

— Послушай, старина, — сказал я, проливая масло на бушующие воды. — Мне не хотелось говорить этого раньше, поскольку ты как будто был не в настроении для такого разговора. Но что еще мог сделать бедный типус? Ты забрал его авто без слова объяснения…

— Что-о?

— …и он, естественно, подумал, что оно украдено, и по полицейским участкам было разослано указание задержать того, кто в нем окажется. Собственно, обратиться в полицию ему посоветовал я.

Укридж смотрел на Чокнутого тусклым взором.

— Без слова объяснения! — повторил он. — А как насчет моего письма, длинного тщательно написанного письма, которое я тебе послал со всеми объяснениями?

— Письма?

— Вот именно!

— Я никакого письма не получал.

Укридж рассмеялся злобным смехом.

— Думаешь сделать вид, что оно потерялось на почте, э? Натянуто, и очень натянуто. Я уверен, что письмо было отправлено. Я помню, как положил его в карман с этой целью. А теперь его там нет, а я не снимал этого костюма с тех пор, как уехал из Лондона. Сам посмотри. Вот все содержимое моего…

Его голос замер, и он уставился на конверт в своих пальцах. Наступило долгое молчание. Челюсть Укриджа медленно поехала вниз.

— Как, черт подери, это могло случиться? — пробормотал он.

Должен сказать, что Чокнутый Коут в эту трудную минуту проявил достойное великодушие, на которое я бы способен не был. Он только сочувственно кивнул.

— Вот и со мной всегда так, — сказал он. — Вечно забываю опускать письма. Ну, теперь все объяснилось, так выпьем, старина, и выкинем из головы.

Блеск в глазах Укриджа сказал, что это предложение ему по вкусу, но потрепанные остатки совести помешали ему тут же оставить эту тему вопреки настояниям гостеприимного хозяина.

— Но, провалиться мне, Чокнутый, старый конь, — забормотал он, — я… черт, не знаю, что и сказать… То есть…

Чокнутый Коут возился в буфете, подбирая ингредиенты для дружеской пирушки.

— Ни слова больше, старина, ни слова! — взмолился он. — Такое может случиться с каждым. И, правду сказать, мне это пошло на пользу. Обернулось чертовской удачей. Видишь ли, послужило своего рода знамением. В третьем заезде в Кемптон-парке на следующий день после пропажи авто участвовал Украденный Товар, абсолютный аутсайдер, и почему-то мне показалось, что все произошло не зря. Я поставил тридцать фунтов при ставке двадцать пять к одному. Все, кто стоял вокруг, покатились со смеху, когда увидели, что я ставлю на этого бедного запального с виду одра, и, черт подери, он пришел к финишу первым, ну просто играючи! А я выиграл солидненькую сумму!

Мы наперебой поздравили его с этим счастливым концом. А Укридж так с особым восторгом.

— Да, — сказал Чокнутый Коут, — я выиграл семьсот пятьдесят фунтов. Как пальцами щелкнул! Ставку я сделал у этого нового типчика, про которого ты мне говорил на нашем банкете, старина, — у этого типуса Айзека. Это его совсем разорило, так что ему пришлось закрыть лавочку. И пока он уплатил мне только шестьсот фунтов, но он говорит, что у него есть какой-то там пассивный компаньон, который, наверное, сумеет выплатить остаток.

«Королевский театр» в Лланиндино находится посреди главной магистрали этого отталкивающего городишки, а прямо напротив его грязного главного входа расположился фонарный столб. Под этим фонарным столбом, когда я его увидел, стоял мужчина. Крупный мужчина, и, судя по его внешнему виду, он совсем недавно подвергся тяжкому испытанию. Его персону припудрила пыль, и он лишился головного убора. На приближающийся звук моих шагов он обернулся, и свет фонаря озарил знакомые черты моего старого друга Стэнли Фиверстоунхо Укриджа.

— О, черт! — вскричал я. — Что ты тут делаешь?

Нет, галлюцинацией он быть не мог. Передо мной стоял он сам во плоти. Но что понадобилось Укриджу, вольной птице, в Лланиндино? Тут мое воображение поперхнулось. Расположенное, как дает понять его название, в Уэльсе, это мрачное, мерзкое, разлохмаченное местечко населено мрачными зловещими детинами с подозрительными бегающими глазками и трехдневной щетиной. После всего лишь сорокаминутного пребывания в нем я успел прийти к убеждению, что оказаться там иначе, как по принуждению, невозможно.

Укридж уставился на меня, недоуменно разинув рот.

— Корки, старый конь! — сказал он. — Провалиться мне, если это не самое поразительное событие в истории мира. Последний типус, кого я ждал здесь увидеть.

— Могу только повторить: что-нибудь случилось? — сказал я, подразумевая его непрезентабельный вид.

— Случилось? Еще как случилось! — фыркнул Укридж, и изумление от неожиданной встречи сменилось праведным негодованием. — Они выбросили меня вон!

— Выбросили вон? Тебя? Кто? Откуда?

— Да из этого инфернального театра, малышок. После того, как взяли мои деньги, черт подери! То есть я прошел на протырку, но важен принцип. Корки, мой мальчик, даже не пытайся искать в этом мире справедливости, потому что под высоким сводом небес ее нет и в помине. Я просто вышел подышать в первом антракте, а когда вернулся, увидел, что мое кресло занял какой-то дьявол в человеческом облике. И только потому, что я стал стаскивать типчика с моего законного места за уши, десяток наемных убийц накинулся на меня и вышвырнул вон. Меня, ты только подумай! Пострадавшего! Провалиться мне, — сказал он с жаром и жаждуще посмотрел на закрытую дверь. — Черт подери, если я это так оставлю…

— Я бы оставил, — перебил я умиротворяюще. — В конце-то концов, какое это имеет значение? Время от времени подобного не избежать. Практичный человек со смехом оставляет без внимания…

— Да, но…

— Пойдем выпьем?

Это приглашение заставило его поколебаться. Пламя битвы в его глазах угасло. Он на миг задумался.

— И ты бы не засадил кирпичом в окно? — осведомился он в сомнении.

— Ни в коем случае!

— Пожалуй, ты прав.

Он взял меня под руку, и мы перешли через дорогу, направляясь к призывно манящим и бодрящим огням пивной. Кризис завершился.

— Корки, — сказал Укридж несколько минут спустя, предусмотрительно поставив свою кружку на стойку, чтобы под воздействием необоримых эмоций не расплескать ее содержимое. — Я не могу, нет, я просто не могу поверить в тот поразительный факт, что ты оказался в этом препаршивейшем городишке.

Я объяснил ситуацию. Мое присутствие в Лланиндино объяснялось тем, что газета, которая иногда пользовалась моими услугами, поручила мне в качестве специального корреспондента сочинить обстоятельный и интеллектуальный отчет (что было совершенно не по зубам их тамошнему корреспонденту) о деяниях некого Эвана Джонса, последнего из проповедников-евангелистов, которые время от времени вызывают очередные бури в сердцах уэльских шахтеров. Его завершающее и самое многочисленное собрание должно было состояться в одиннадцать часов на следующий день.

— Но что здесь делаешь ты?

— Что здесь делаю я? — сказал Укридж. — Кто — я? Да где же еще мог бы я быть? Или ты не слышал?

— Слышал что?

— Разве ты не видел афиш?

— Каких афиш? Я приехал только час назад.

— Мой милый старый конь! Тогда понятно, почему ты не в курсе здешних дел. — Он осушил свою кружку, удовлетворенно вздохнул и вывел меня на улицу. — Вот взгляни!

Он обращал мое внимание на напечатанную броскими красными и черными буквами афишу, которая украшала боковую стену салона головных уборов «Бонтон». Уличное освещение в Лланиндино оставляет желать лучшего, но я сумел прочесть:

— Состоится завтра вечером, — сказал Укридж. — И не скрою от тебя, малышок, что ожидаю нажить на этом колоссальное состояние.