Из щели для писем воззвал хриплый голос:

— Он ушел, малышок?

Я приложил губы к щели, и мы начали беседовать, как Пирам и Физба.

— Да.

— Ты уверен?

— Абсолютно.

— Он не притаился за углом, чтобы вдруг оттуда выскочить?

— Нет, он ушел.

Дверь открылась, и из нее появился истерзанный роком Укридж.

— Это немножко слишком множко! — сказал он ворчливо. — Корки, ты не поверишь, но весь этот шум из-за мизерных фунта двух шиллингов и трех пенсов за паршивого механического человечка, который сломался, едва я завел его в первый раз. Именно в первый раз, старичок! Это же не велосипед для двоих, увеличитель, «Кодак» и волшебный фонарь.

Я ничего не понял.

— Какое, собственно, отношение заводной человечек имеет к велосипеду на двоих и всему прочему?

— Дело вот в чем, — сказал Укридж. — Там, где я жил пару лет назад, поблизости имелся магазинчик велосипедов и фотографических принадлежностей. И я увидел там велосипед на двоих, и он мне понравился. А потому я условно заказал его у этого прохиндея. Чисто предварительно, ты понял? А также увеличитель, «Кодак» и волшебный фонарь. Товар должен был быть доставлен, когда я приму окончательное решение относительно него. Ну, примерно через неделю типчик спрашивает, есть ли еще какие-нибудь сведения, которые я хотел бы получить, прежде чем окончательно решу приобрести этот хлам. Я говорю, что взвешиваю этот вопрос, а пока, может быть, он не откажет достать для меня с витрины механического человечка, который ходит, если его завести.

— Ну и?

— Ну, черт подери, — сказал Укридж страдальчески, — он не пошел, сломался, едва я в первый раз попробовал его завести. Прошло несколько недель, и этот типчик стал донельзя назойливым. Потребовал, чтобы я ему заплатил! Я урезонивал прыща. Я сказал: «Послушайте, милейший, надо ли возвращаться к этому? Право, я думаю, вы отделались очень и очень благополучно. Что, — сказал я, вы предпочли бы иметь, механического человечка или велосипед на двоих, увеличитель, „Кодак“ и волшебный фонарь?» Казалось бы, это должно быть понятно даже самому скудному интеллекту, однако он продолжал поднимать шум, пока мне не пришлось переехать оттуда. К счастью, я назвал ему не ту фамилию…

— Но почему?

— Обычная деловая предосторожность, — объяснил Укридж.

— Ах, так!

— Я считал вопрос исчерпанным. Однако с тех пор он прыгает на меня, когда я меньше всего этого ожидаю. Однажды, черт побери, он чуть было не сцапал меня посреди Стрэнда, и мне пришлось бежать, как зайцу, по Бэрли-стрит и через Ковент-Гарден. Через рынок. И он бы меня сцапал, если бы не споткнулся о корзину с картошкой. Это злонамеренные преследования, черт подери, вот что это такое. Злонамеренные преследования.

— Но почему бы тебе ему не заплатить? — намекнул я.

— Корки, старый конь, — сказал Укридж, явно порицая подобную бесшабашность в финансовых операциях, — не пори чуши. Ну как я могу ему заплатить? Не говоря уж о том, что на данном этапе моей карьеры было бы безумием расшвыривать деньги направо и налево, это вопрос принципа.

Вследствие этого неприятного эпизода Укридж незамедлительно уложил свое имущество в небольшой чемодан и с кровью оторвал от себя недельную квартплату взамен предупреждения о съезде с квартиры, тихо и безмолвно исчез из этой квартиры и водворился в моей, к величайшей радости Баулса, который встретил его с умиленным восторгом, а за обедом в первый вечер окружал его заботами, как отец сына, вернувшегося из долгих странствий.

Я часто и раньше предоставлял ему убежище в час его нужды, и он расположился в предоставленной ему комнате с непринужденной легкостью бывалого путешественника. И был столь любезен, что назвал мое скромное жилище своим вторым домом, добавив, что он, пожалуй, больше его не покинет и проведет в нем еще остающиеся ему годы.

Не могу сказать, что это намерение вызвало у меня то ликование, с каким его, казалось, принял Баулс, в приливе чувств чуть не уронивший блюдо с картофельным пюре, но тем не менее должен я был признать, что гостем он был не слишком требовательным. Его привычка не вставать с постели до второго завтрака обеспечивала мне тот утренний нерушимый покой, который столь необходим молодому писателю, чтобы вложить все силы в «Интересные заметки», а если мне требовалось поработать вечером, он всегда с готовностью удалялся в полуподвал выкурить трубочку с Баулсом, чье общество, казалось, было ему столь же приятным, как его общество — Баулсу. Собственно, в упрек ему я мог бы поставить только его манеру являться ко мне в спальню в любые самые глухие часы ночи, чтобы обсудить очередной план избавления от уз чести, связывающих его с мисс Мейбл Прайс, проживающей по адресу Болбригган, Пибоди-роуд, Клэпем-Коммонс. Моя откровенная оценка такого поведения укротила его на сорок восемь часов, но в три часа ночи перед воскресеньем, которое завершало первую неделю его визита, вспыхнувший над моей головой свет возвестил меня, что он вновь принялся за прежнее.

— Думается, малышок, — услышал я исполненный удовлетворения голос, когда нечто очень тяжелое опустилось на пальцы моих ног, — думается, малышок, что наконец я попал в яблочко и поставил точку над «и». Низкий поклон Баулсу, без которого меня никогда бы не осенило. Только когда он поделился со мной сюжетом романа, который читает, я наконец узрел свет. Слушай, старичок, — сказал Укридж, поудобнее располагаясь на моих ступнях, — и скажи, согласен ли ты, что это будет самое оно. Примерно за пару дней до того, как лорд Клод Тремейн должен был бракосочетаться с Анджелой Брейсбридж, самой красивой девушкой в Лондоне…

— Какую чертову чушь ты несешь? И знаешь ли ты, который теперь час?

— Час, Корки, мой мальчик, тут ни при чем. Завтра день отдыха от трудов, и ты можешь спать допоздна. Я рассказываю тебе сюжет «Подснежника», который читает Баулс.

— И ты будишь меня в три ночи, чтобы пересказать сюжет паршивого романчика?

— Ты не слушаешь, старичок, — с мягким упреком сказал Укридж. — Я говорю только, что этот сюжет навел меня на замечательную мысль. Ну, очень вкратце, раз уж ты в таком странном настроении. Этот типчик, лорд Клод, испытывая странные боли в левом боку, за два дня до свадьбы отправился к врачу, и медик нанес ему удар, какого он в своей молодой жизни еще ни разу не испытывал: сказал, что жить ему осталось полгода. Ну, там, конечно, еще много всякой всячины, но в конце оказывается, что дурак-врачишка все напутал. Но я вот о чем: это развитие интриги сразу отменило свадьбу. Все сочувствовали Клоду и говорили, что и речи быть не может о том, чтобы он женился. И вот тут-то меня и осенило, малышок! План, который бывает раз в столетие. Завтра я ужинаю в Болбриггане, а от тебя требуется просто…

— Можешь остановиться на этом, — сказал я с чувством. — Я знаю, чего тебе от меня требуется. Тебе требуется, чтобы я отправился туда с тобой, замаскированный цилиндром и стетоскопом, и растолковал этим людям, что я знаменитый специалист с Харли-стрит, и обследовал тебя, и установил, что твое больное сердце находится при последнем издыхании.

— Да ничего подобного, старичок! Ничего подобного. Мне и в голову не пришло бы просить тебя о чем-либо подобном.

— Пришло бы, додумайся ты до этого.

— Ну, раз уж ты про это упомянул, — задумчиво сказал Укридж, — план очень даже неплохой. Но если тебя он не привлекает…

— Нет, не привлекает.

— Ну, я хочу от тебя совсем пустяка: явиться в Болбригган часов в девять. Ужин к тому времени кончится. Нет никакого смысла, — назидательно пояснил Укридж, — упустить ужин. Явись в Болбригган около девяти, спроси меня и сообщи мне на виду у всей шайки, что моя тетка опасно заболела.

— И что это даст?

— Корки, где тот ясный острый интеллект, о котором я часто отзывался так высоко? Неужели не понимаешь? Эта весть для меня ужасный шок. Она потрясает меня, я хватаюсь за сердце…

— Они за десять секунд во всем разберутся.

— Я прошу воды…