— Ну что с тобой делать, пойдем посмотрим! — вздохнула Анна Игнатьевна, давая крестнику понять, что идет не только к памятнику, но и на большие жертвы. — Кстати, ты читал повесть Фурманова «Чапаев»?..
Васька, проявляя незаурядные задатки дипломата, выбрал уклончивый вариант ответа:
— Мне ребята рассказывали. Идут Василий Иванович с Петькой по улице, а навстречу им Штирлиц. Вы Анку не видели? — спрашивает Штирлиц…
— Нет, Васенька, — прервала Анна Игнатьевна изложение бессмертного творения Фурманова, — Дмитрий Андреевич писал совсем не о том! — Подозревая, чем закончится не совсем детский анекдот, она поспешила перевести разговор на другую тему. — На примере легендарного героя Гражданской войны он хотел рассказать о человеке, видящем смысл своей жизни в борьбе за справедливое дело…
Слова ее совершенно неожиданно повергли мальчишку в глубокую задумчивость. Они уже выходили с большой, украшенной фонтанами площади, когда он заговорил:
— Скажи, крестная, а что, все писатели пишут о смысле жизни?..
— Ну… — поколебалась заслуженный филолог, — может быть, и не все, но многие. А почему ты спрашиваешь?
— Васка сказал, что заканчивает об этом книгу. Ну, может, и не об этом, но о чем-то таком, я точно не помню…
Слова мальчонки педагога насторожили. С одной стороны, такой поворот разговора был ей на руку, но с другой… Она слишком хорошо знала людей и особенно судьбу тех, кто, на горе себе и близким, задавался философскими вопросами. Участь у них была, можно сказать, общая и незавидная. Анну Игнатьевну не могло не взволновать, что любимая племянница связалась с одним из этих бедоносцев.
— Васка?.. — подняла она театрально брови. — Это который же Васка? Ах да, ты ведь мне говорил! Вы еще ходили с ним пробовать новый спиннинг… Он что же, сам тебе рассказал о книге?..
— Ну да! А еще говорил, что главное в жизни — научиться ничего не бояться и даже смерти. Ребята над ним смеются, а он хороший. Я даже с одним подрался, во, смотри! — показал он почти зажившую ссадину. — Его бабка приходила жаловаться, что я разбил гаду нос!
— Но, Васенька, разве можно так о своих товарищах? — покачала укоризненно головой Анна Игнатьевна.
— А что он о Васке гадости говорит? — нахохлился мальчишка.
Примолкла и крестная. Вселявшая поначалу надежду ситуация, как она теперь понимала, осложнялась тем, что на пути племянницы повстречался не обыкновенный добрый малый, а мужик с идеями, который — тут к гадалке не ходи — испоганит своими исканиями не только собственную, но и ее, Поленьки, и без того несладкую жизнь. Одно дело, когда такие блаженные беспривязно бродят по страницам русской классики, тут ими где-то даже можно гордиться, и совсем другое, когда эти типы лезут со своей дурью к близким тебе людям.
Васек, ангельская душа, не представлял, что творится в душе крестной.
— А еще Васка говорил с директором о природе зла, она уговаривала его пойти работать в школу…
«Час от часу не легче! — ахнула про себя Анна Игнатьевна и еще сильнее сжала в своей ладони Васькину руку. — Нахлебается бедная девочка с этим Мерцаловым так, что мало не покажется. Рассуждал бы лучше как все о футболе или о чем другом, о чем любят поговорить подвыпившие мужики, а тут такая напасть!» Спросила почти автоматически, как если бы для поддержания разговора:
— Директриса, наверное, занятия Васки не одобрила?..
— Да нет, она его и не слушала, — махнул рукой Васек, — у нее у самой забот полон рот! — Вздохнул как-то очень по-взрослому. — Ее сын тремя классами старше меня учится, первый на нашей улице хулиган…
Минут десять после этого шли молча. Наглядевшаяся за долгие годы всякого, Анна Игнатьевна прекрасно представляла заманивавшую Мерцалова в школу загнанную жизнью женщину, для которой, кроме своего домашнего, источником зла была хроническая нехватка учителей, не говоря уже о грошовой зарплате и необходимости достать денег на ремонт здания. Так, не говоря ни слова, и подошли к пряничному, красного кирпича зданию драмтеатра, за которым в центре маленькой площади стоял памятник легендарному полководцу. Тот вел свою дивизию в бой с высоко поднятой в руке шашкой.
Мальчишка огорчился:
— Ну вот, из-за тебя опоздали!
Анна Игнатьевна не сразу поняла, о чем он.
— А Полина что обо всем этом думает? — решилась она на прямой вопрос.
— Мама? — переспросил Васька. — Откуда ей знать, что у Чапая новая сабля…
В попытке обрести логику Анна Игнатьевна потрясла седой головой:
— Да не о Чапаеве я! О Мерцалове, о Васке! Она что-нибудь говорит?..
Мальчонка поднял вихрастую голову и посмотрел на крестную:
— Не, ничего! Только, когда подружки разойдутся, уложит меня спать, а сама сидит у окна и тихо плачет…
«Вот оно как! — подвела про себя итог Анна Игнатьевна, — значит, любит!» А хорошо это или плохо, как ни прикидывала, понять так и не смогла. Может, все еще и образуется, думала она, лежа ночью в кровати без сна, может, этот Васка не совсем пропащий. Осеняла себя в темноте крестом и одними губами шептала молитву:
— Пресвятая Богородица, спаси нас!..
26
Много на Руси хватких мужиков, есть и такие, кто на ходу подметки режет, но все они без исключения позавидовали бы оборотистости профессора Шепетухи и его команды. Когда он успел ее набрать — осталось тайной, но после исторической встречи в ресторане не прошло и недели, как новое общество с весьма ограниченной ответственностью уже работало на полную мощность. Называлось оно Движение радужного счастья Мокея Серпухина и располагалось в отдельном особнячке в пределах Садового кольца, будто специально построенном для него в середине позапрошлого, девятнадцатого века. Стоило солнышку заглянуть в его высокие окна, как в бывшей городской усадьбе, словно поутру соловьи, начинали заливаться телефоны и уже не умолкали до той поры, когда, отужинав, москвичи усаживались перед телевизором хлебнуть с экрана намешанной для них дури. На город спускалась ночь, но приходил рассвет, и молодые люди с жадным блеском в наглых глазах снова хватались за телефонные трубки и вели бесконечные переговоры с такими же молодыми и беспардонными, но разбросанными по бескрайним просторам ничего еще не подозревавшей страны. Сюда, ко входу с портиком и мраморными ступенями, подъезжали по хрустящей гравием дорожке лимузины в сопровождении похожих на жуков черных джипов охраны. Из них выходили самодовольные и очень сытые люди. Поднявшись во второй этаж, они скрывались за лакированными дверями кабинета, на стене которого висела скромная, золотом по черному, табличка:
«Генеральный секретарь Движения радужного счастья С. А. Шепетуха».
О чем высокие гости беседовали с Семеном Аркадьевичем — можно было только догадываться, но недостатка в поступлениях на счета общества не наблюдалось, а само оно росло как на дрожжах. Происходило это тихо, без не любимой деловыми людьми шумихи, в полном молчании набравшей в рот воды журналистской братии. Вне зависимости от степени независимости и политических взглядов, представители этой второй, хотя где-то и первой из древнейших профессий дружно, хором, помалкивали. Промелькнуло, правда, короткое сообщение какой-то «Свободы» или иностранного голоса, но как-то глухо и невнятно. Мол, создается нечто масштабное, за контурами которого угадываются политические интересы Кремля, однако грубую эту инсинуацию никто из отечественных СМИ не подхватил и не поддержал.
Между тем деловая активность в маленьком особнячке за художественной ковки забором продолжала нарастать. Об этом можно было судить по количеству стекавшихся к зданию и покидавших его шустрых курьеров, этих рысаков и иноходцев современного предпринимательства, которых не смогла заменить даже вездесущая электронная почта. Возможно, именно из-за царившей вокруг суеты Серпухин, попав в штаб-квартиру организации, чувствовал себя первое время не в своей тарелке. Он успел отвыкнуть от напряжения трудовых будней, а жизнь, как оказалось, не только не остановилась, а неслась все вперед и вперед. Впрочем, к контактам с теми, кого в конвейерном порядке подвозили лимузины, Мокея не допускали. То ли оберегали от излишнего волнения, то ли от избыточной информации, но в любом случае с первых же дней держали особняком. Только теперь он начал представлять масштабы той деятельности, которую породило его согласие сотрудничать с Шепетухой, сделавшее Серпухина центром водоворота, затягивавшего в свои мутные глубины все больше людей и организаций. Самого же Семена Аркадьевича, вдохновителя и главного менеджера будущих побед, Мокей в эти дни видел редко. Генеральный секретарь радужного движения был постоянно занят, но при встречах излучал уверенность и доброжелательство. С удовольствием потирая похожие на лапки ручки, он лучезарно улыбался и панибратски похлопывал Серпухина по плечу:
