По скромному виду ангела было трудно судить, насколько глубоко он проникся преподанной апостолом мудростью.

— Прости, святой отец, что отвлекаю тебя от великих мыслей, — решился задать вопрос Транквиил, — но не знаешь ли ты такого Васку Мерцалова?

— Васку Мерцалова? — переспросил апостол, как бы пробуя услышанное имя на вкус. — Знаю, конечно, знаю! Очень достойный человек, хотя и фантазер, каких мало. Мне вообще по душе люди с идеями, пытающиеся заглянуть за пределы тюрьмы человеческого и понять, как устроен мир. Путаники они, как правило, превеликие, но ребята симпатичные… А почему ты спрашиваешь?

Транквиил к вопросу был готов.

— Знакомясь в деталях с жизнью Серпухина, я набрел на его старинного друга и, любопытства ради, посмотрел, как идут на Земле его дела…

— Ну и как же они идут? — поднял кустистые брови старик.

— Трудно, святой отец, очень трудно! Страдает Васка от одиночества и непонимания…

Апостол поднял голову и посмотрел куда-то в даль, как если бы его что-то там заинтересовало.

— Но ведь Васку никто не принуждал, он сам выбрал свой путь! А что трудно, так разве кто-то говорит, что совершать восхождение легко? Что ж до одиночества… — он улыбнулся, но улыбка у него получилась грустной. — Одиночество, друг мой, — это естественное состояние мыслящего человека! Как написано в одной умной книжке: «На Голгофу толпами не ходят…»

Святой отец повернулся к своему спутнику. Транквиил смотрел на него с обожанием, как если бы жаждал услышать от учителя еще не одну мудрость, но апостол молчал. Он прекрасно знал, что и почему происходит с Ваской, но говорить об этом ангелу считал излишним. Кирпичи, как известно, просто так на голову не падают, но и жар с лихорадкой выбирают своих жертв отнюдь не случайно.

Старик поднял седые, нависавшие козырьком брови:

— Что-нибудь еще?

Транквиил колебался.

— Видишь ли, святой отец, я тут помыслил: не следует ли этому достойному человеку как-то пособить?..

На этот раз ответ апостола был краток и категоричен:

— Не следует! — и, как бы смягчая резкость слов, пояснил: — Сам подумай, что мы можем ему дать, чего бы у него не было? Господь даровал людям так много, что к этому просто нечего добавить, а главное, свою любовь! А еще тонкость чувств и способность любить, что отнюдь немаловажно… Страдает Васка, болеет тяжко — это правда, только болит-то у него не сердце и не нога — у него болит душа, а это совсем другое дело. Здесь человек сам себе доктор, и лекарство от болезни лишь одно — вера… — Старик помедлил. — Вижу, Транквиил, тебя еще что-то мучает?..

И действительно, одного взгляда на ангела было достаточно, чтобы заметить на его лице отзвуки внутренней борьбы.

— Святой отец! — начал было он, но тут же осекся. Сказал иначе: — Грешен я, святой отец, хочу тебе открыться!

— Ну, попробуй, — улыбнулся апостол, — дело богоугодное.

— Не сдержался я, помог рабу Божьему Мокею сбежать из шестнадцатого века! Стрельцы за ним гнались, вот я и… — развел руками Транквиил. — И потом, когда его вздернули на дыбе, тоже хотел…

— …но темные ребята тебя опередили! — закончил за него фразу старик. — Знаю!

Ангел еще ниже опустил голову.

— Что тебе на это сказать?.. — пожевал в задумчивости губами апостол. — Не прав ты, хоть и действовал из лучших побуждений! Ну да дело прошлое, сам наложи на себя епитимью, но особенно не зверствуй и себя не истязай. Как говорится, с кем не бывает! Нет-нет да вопреки высшим указаниям сотворишь чудо, поможешь в добром деле хорошему человечку, а потом каешься… Надеюсь, это все?..

Ангел отрицательно помотал головой и принялся возить сандалией по золотистому песку дорожки.

Старик коснулся его плеча, заметил ободряюще:

— Да не кручинься ты так! Русские говорят: «Не согрешишь — не покаешься, не покаешься — не будешь спасен!»

Транквиил тяжело вздохнул:

— Слышал я, святой отец, разговор Мерцалова с неким Хафчиком, и кровь, которой у меня нет, вскипела в жилах, которых у меня тоже нет! Зато есть один знакомый в Департаменте Темных сил, если его попросить…

Ангел запнулся, апостол смотрел на него, сведя к переносице брови:

— Значит, если я тебя правильно понял, ты предлагаешь Хафчика замочить? Ведь именно этот глагол ты только что помыслил!

— Ну не то чтобы совсем, а как бы… — попробовал увернуться от ответа ангел, но тут же и признался: — Грешен, святой отец, предлагаю! Уж больно гнусный и паскудный он тип. Душа горит, уж больно много в последнее время развелось на Руси таких хафчиков…

Старик долго молчал, а когда заговорил, в голосе его звучала печаль:

— Неужели этому тебя учили на факультете Светлых сил Академии знания?..

— Я, святой отец, я там не учился, — поспешил с ответом Транквиил, — на факультет принимают только из людей…

— Да, верно! — Взгляд апостола посуровел. — Никогда не думал, что тебе, ангелу среднего чина «Властей», придется объяснять азы мироустройства. Теперь даже дети знают, что человек приходит на Землю выбирать свой путь! Люди сами решают, совершать им восхождение в мир Светлых сил или скатываться в преисподнюю. Шаг за шагом, жизнь за жизнью делают они свой выбор, и жалеть их, а тем более наказывать, нет никакого смысла. Закон прост и справедлив: каждый получает по делам своим, ну и еще по вере! И хотя подобные твоему желания встречаются порой у имеющих дело с Россией ангелов, можно сказать, это их профессиональное заболевание — епитимью на тебя придется наложить мне самому. В наказание, Транквиил, а скорее в назидание, тебе надлежит представить, каким был бы мир, не будь в нем зла. Задача эта далеко не из легких. Вообразить такое труда не составит, трудно будет потом, когда возникнут вопросы, на которые ни тебе, ни людям никто не даст ответа…

Стоявший перед апостолом ангел опустил безнадежно голову, вид его символизировал глубочайшие скорбь и раскаяние.

Святой отец озадаченно почесал в затылке:

— Ну-ну, Транквиил, не стоит так отчаиваться! Хочешь, расскажу забавную историю? Намедни проводил собеседование с желающими поступить на наш факультет Академии знания, и один парнишка меня буквально поразил. Сказал, что Господь создал людей, чтобы те, несясь сломя голову через жизнь, вырабатывали на манер динамо-машины добро и зло и тем подзаряжали две великие движущие силы Вселенной…

Кивавший на каждое слово апостола ангел почтительно осведомился:

— Малый этот, надо понимать, с треском провалился?..

Святой отец покачал косматой головой, его светившиеся мудростью глаза смеялись.

— Не угадал! Я велел зачислить его слушателем без экзаменов! Говорящих правильные вещи сподвижников в нашем мире пруд пруди, а самостоятельно мыслящих подвижников в лучшем случае единицы! Ошибаются, конечно, набивают себе шишки, но вопреки всему карабкаются вверх и вверх… — Старик улыбнулся, потрепал ангела по плечу. — Так-то вот обстоят наши дела, любезный моему сердцу Транквиил! А теперь иди и не забывай, что уныние — один из самых страшных смертных грехов!

Как ни пытаются люди притормозить галопирующий бег времени, а «завтра» наступает в их жизни с редкостной неотвратимостью. Входя застенчиво в жизнь, оно тут же расправляет плечи и беззастенчиво выпихивает «сегодня» в ту часть вечности, имя которой — прошлое. Часы бьют двенадцать, и, казалось бы, только еще начинавшийся и так много обещавший день превращается в безнадежное «вчера», а его место занимает это самое «завтра», от которого, как показывает опыт, можно ждать любых неприятностей.

Под утро, когда за окном уже вовсю радовались жизни воробьи, Серпухину приснился странный сон. Мокею снилось, будто он художник и Государственный музей российских извергов заказал ему картину «Иван Грозный убивает сына Петра Первого», но композиция будущего шедевра оставалась неясной, и это его очень волновало.

В таком расхристанном состоянии души он и проснулся. «Что-то неладное творится у меня с головой», — думал Серпухин, расхаживая в старом халате по комнате. И тут же в лучших традициях убогой человеческой логики ему вспомнился случай из детства, закончившийся тем, что его не приняли в пионеры. Дело тоже было связано с головой, но на этот раз принадлежавшей бюсту дедушки Ленина. Предприимчивый, но политически неграмотный малец не нашел ничего лучше, чем проделать в его гипсовой лысине прорезь, превратив тем самым вождя революции в ординарную копилку. Возможно, если бы дырка была проковыряна в темени Карла Маркса, это сошло бы Мокею с рук — как ни крути, а именно он накропал многотомный «Капитал», — но Владимира Ильича начинающему накопителю не простили.