Было на часах пятнадцать минут одиннадцатого.

— Надо скорей к Кристепу!.. — заторопился я. — Мы в кино на двенадцать хотели…

— Куда же так срочно? — спросил Фёдор Григорьевич. — Почти два часа до начала сеанса.

Мама достала из сумки две новенькие блестящие монетки — сорок копеек. Десять копеек — на билет, а тридцать — на конфеты. В кино есть буфет; я покупаю там шоколадные, когда хожу, или пирожное.

— А шапку давай мне… Я унесу её домой и сразу переделаю, — протянула мама руку.

Я обе свои руки положил на голову:

— Нет, не дам… Я пойду в этой. Старая у меня очень холодная: голова мёрзнет.

Мама и Фёдор Григорьевич переглянулись и засмеялись.

Да, вот она смеётся, а когда принесла домой новое пальто — вот это, в котором она сейчас, — сразу его надела и долго не отходила от зеркала, и так смотрела, и так… Даже на стул перед зеркалом лазила, чтобы получше себя разглядеть. Довольная была. А мне нельзя?..

Я пошёл в новой шапке. Мама и Фёдор Григорьевич остались стоять на том же месте, у крыльца магазина, и продолжали разговаривать.

…Во дворе у Кристепа было пусто.

Только Сольджут лежал у порога, грелся на солнышке. Он открыл один глаз, навострил уши и посмотрел на меня… И вдруг зевнул во всю пасть.

Я стоял и не знал, пустит он меня в дом или нет.

— Сольджут… — позвал я. — Сольджут, а ты помнишь, как я кормил тебя хлебом? Нарочно выбрал самую большую на столе горбушку. Помнишь?..

Я говорил, смотрел на него, а он внимания не обращал, и непонятно было, помнит или забыл. Кристеп в окно, наверно, меня увидел, выскочил навстречу.

На нашем сеансе должны были показывать картину про то, как двое ребят и одна девчонка, совсем малышка, жили на даче… И ещё у них был Дружок — так они свою собаку звали. Ну, играли все вместе, всюду Дружок с ними бегал, однажды кашу им помогал варить… А когда ребята с дачи возвращались в Москву, они своего Дружка запрятали в чемодан и дрожали, как бы он в чемодане не залаял. Он-то не залаял, только скулил потихоньку, а вот сами ребята в спешке и от страха похожий чемодан, чужой, прихватили. А Дружка кто-то другой унёс. В самом конце он случайно нашёлся. Там ещё смешно, как им по объявлению несли всяких собак, когда Дружок был уже с ними. Одна девчонка даже кошку притащила…

Кристеп этот фильм три раза видел, и я не меньше, ещё в Москве. Но ведь вместе мы ни разу не смотрели, так что решили сходить. И потом, интересно же сидеть в кино и знать, что будет впереди, кто что скажет и что сделает.

Здесь картины в одном месте показывают — в клубе. Возле кассы было много ребят. Из нашего класса — Костя Макаров, Боря Кругликов, редактор стенгазеты, ещё Оля Груздева.

— Где же вы раньше-то были? — сказал Костя. — Мы билеты уже взяли. Теперь не достанешь на двенадцать… А в два часа совсем другая картина идёт, нас на неё не пускают, вот…

Он как будто обрадовался, что мы опоздали.

На всякий случай, правда, подошли к кассе спросить: может, там остались ещё, хоть постоять… В окошечко был виден острый подбородок кассирши. Подбородок дёрнулся, когда она сказала:

— Нету, нету билетов!

И захлопнула у нас перед носом окошечко, чтобы к ней больше опоздавшие не приставали.

А Фёдор Григорьевич ещё смеялся, что я в кино за два часа собираюсь! Вон другие ребята пораньше побеспокоились, и билеты у них в кармане, а мы с Кристепом должны выслушивать Костины смешки.

Мы вернулись к своим, и Оля спросила:

— Что, мальчики?..

Кристеп рукой махнул.

— А знаете, знаете чего? — продолжала она тараторить. — Я свой билет могу отдать, свой, если хотите. Я всю картину наизусть знаю, могу домой пойти…

— Хочешь, иди, — сказал я Кристепу.

— Оксэ! А ты?

— Я же видел…

— Я тоже.

— А ну его, это кино! — рассердился я. — В другой раз дураками не будем, Кристеп, тогда и попадём. Так?..

— Не пойдёте, значит, — сказала Оля.

— Счастливо, счастливо! — сдёрнул перед нами шапку Костя. — Дураками не будьте… А ты чего, Кристеп? Женька сам про дураков сказал, а ты…

Оля на него посмотрела, потом — на меня.

— Ну-у… завелись! Чего не поделили? А вы бы ещё подрались…

— Пусть попробуют! — постучал по столбу кулаком Боря. — Я тогда… Сперва каждого по отдельности отлупим, а потом я карикатуру нарисую в стенгазете: два петуха друг на друга наскакивают… Коська будет белый петух — у него же волосы белые, а Женька — рыжий.

— Это я — рыжий? — сказал я. — Если рыжего нарисуешь, никто не узнает, что это про меня.

— Узнает, — сказал Боря.

Мы ушли с Кристепом.

С горя накупили в продмаге на все деньги конфет. Сбоку у входа в магазин были свалены брёвна. Мы сели там, жевали конфеты, отколупывали красную кору — она чешуйками налипает на бревно — и думали, чем же теперь заняться. Рисовать? В такой день дома сидеть? Нет… По двору побегать? И так бегаем каждый день, а сегодня выходной, воскресенье. Жаль его зазря терять…

Мы с ним гадали, гадали и не заметили, как возле нас очутилась сама Вера Петровна! Она была в пуховом платке, в белых скрипучих бурках. И как это мы не услышали её шагов!

— Здравствуй, Гермогенов… И ты здравствуй, Савельев, — сказала она и остановилась возле нас.

Мы вскочили, разом ответили «здравствуйте, здравствуйте» и поскорей сдёрнули шапки. Испугались, что она будет ругаться, почему первыми не поздоровались. Но она — ничего… Спросила, что мы тут делаем, почему облюбовали эти брёвна. Кристеп ей ответил:

— В кино собирались и опоздали за билетами — ни одного уже не осталось.

— Ну, гуляйте, ребята, — разрешила она. — Может, хотите почитать «Пионерскую правду»? Вот, возьмите у меня… Только завтра в классе верните, не порвите.

Когда Вера Петровна отошла и уже не могла нас слышать, Кристеп спросил:

— Как думаешь, Ыйген, завтра она меня и тебя вызовет к доске отвечать?

— То завтра, завтра и будем думать… Ох, я же испугался, Кристеп! Я же с мамой в больницу ходил и в магазин. Вот было бы, если б она тогда нам встретилась!

— Ты про двойку дома молчал?

— Завтра скажу, утром.

— Я тоже завтра утром, — согласился он со мной. — Завтра всё равно в школу идти…

Я слушал его и рассматривал картинки в газете. И вдруг увидел заголовок над заметкой: «Поединок с рысью».

— Посмотри, Кристеп!

Там была рысь нарисована; она сидела высоко на дереве, на толстой ветке, и спину изогнула, как кошка, когда встречается с собакой. Только собаки нигде не было видно. Внизу двое ребят стояли: один из них целился в рысь из ружья, а другой, что поменьше, руками разводил…

— Кто это? Где они встретили рысь? — спросил Кристеп. — Может, у нас в Якутии где?

— Нет, не у нас… Тут написано: «Томская область. Ча… Ча-ин-ский район, село Усть-Бакчар».

— Там, однако, тоже встречаются?.. Читай, Ыйген.

Я стал читать:

— «Десятиклассник Владислав Исаков и его братишка Витя (хотя у него ещё нет своего ружья) пошли поохотиться за куропатками…»

— У меня тоже ружья нет, — вздохнул Кристеп. — Отец дал бы — мама не разрешает…

— Да не мешай ты! Слушай: «…поохотиться за куропатками… Долго бродили, а куропаток всё нет и нет. Вдруг Витя заметил собаку. «Посмотри, куда она бежит?» — сказал он своему брату. Владислав сразу понял, что Витя ошибся. Это была не собака. Это была большая рысь…»

Кристеп даже присвистнул:

— Рысь?.. А они на куропаток пошли! Значит, патроны в стволе были слабые…

— Ты не угадывай, а слушай. Ну, про патроны верно. Тут написано, что зверь появился неожиданно, а заряды в ружье на куропаток, на зайцев. Что делать?

— Я бы пошёл по следу! — снова не утерпел Кристеп.

— Ты бы!.. Они не трусливее тебя или меня были. Вот: «Владислав решил преследовать зверя. С расстояния примерно в сорок метров он выстрелил. Разъярённая раненая рысь бросилась в сторону леса, взобралась на большую берёзу и приготовилась к прыжку. Перезарядив ружьё, братья стали обходить рысь кустарниками, чтобы она не могла прыгнуть на них с дерева…»