— Правильно, — одобрил Кристеп.

— Этот же… как его, Владислав, он ведь десятиклассник. Небось получше тебя знает, как надо… «Владислав выстрелил ещё раз. Рысь с рёвом рванулась вверх по берёзе. Раздался ещё один выстрел, и опасный хищник замертво рухнул на снег. Свою добычу братья принесли в школу… Представляете, что творилось у них в этот день?»

Кристеп уже не мог сидя слушать про всё это.

— Вот бы мы с тобой встретили рысь!.. — сказал он и пригнулся, стал осматриваться вокруг, как охотники осматриваются, когда выслеживают какого-нибудь зверя.

— Рысь? А где у нас ружьё? — сказал я и сложил газету.

Никаких зверей тут не увидишь. Только в конце улицы носился пятнистый телёнок, задрав хвост: убегал от девчонки, которая хотела загнать его во двор.

Конечно, если бы мы встретили рысь и у нас было заряжено ружьё, мы тоже не побоялись, тоже пошли бы за ней.

— А как же они тащили её, Кристеп? — спросил я. — Рысь — она побольше кошки, она, верно, тяжёлая…

— Шкуру с неё сняли, — ответил он.

— Почему же в заметке об этом нет ничего?

— Не знаю, почему нет. Однако, тот, кто писал, не охотник…

Да, не охотник это писал… А вот если бы записать, что сам Кристеп мне стал рассказывать, и послать в газету…

Когда он был маленький и не ходил в школу, они жили на зимовье. Зимовье — это дом, в нём зимуют, а кругом, хоть на сто километров иди, нет никакого другого жилья, нет людей… Одни звери встречаются. Сохатый набрёл на их дом, на полянке встал, откинул назад рога и смотрит. Сольджут ка-ак кинется на него!.. Жаль, нельзя сохатых стрелять — есть запрет, потому что мало их осталось. А то бы не ушёл от пули. Кристеп видал и много разных других зверей: волков, горностаев, лисиц. А летом было: он выбрался на речку поудить. А там в его любимом месте, у коряги, сидит медведь. Мишка одной лапой отмахивается от мошкары, а другой шарит в воде: зацепит рыбу и выбрасывает подальше на берег. Пришлось возвращаться домой с пустой плетёнкой… Ещё у них бельчонок жил целое лето, зиму и весну. Спиридон Иннокентьевич его принёс совсем крохотным: он выпал из гнезда на землю, а лазить по деревьям ещё не умел. Весёлая была белка! Подросла, так Сольджуту покоя не давала — хотела, чтобы он всё время с ней играл. А ему надоест, он заворчит на неё и сбежит во двор… Потом заглянет в комнату с порога: если белка не спит, он снова уходит. Она ведь какую игру признаёт? Шлёпнет лапой ему по морде — и на печку. Кому же это понравится? Весной белка часто убегала в тайгу погулять, а однажды убежала и больше не вернулась. К своим, должно быть, попала и захотела навсегда остаться с ними.

— А ондатру живую ты не встречал? — спросил я и дотронулся до своей новой шапки. — Вот такую…

— Там, где мы жили, ондатры не было. Отец в прошлом году приносил шкурки, когда перешёл охотиться в Бекё, на новые угодья.

Вот и газету мы прочли, про случай с рысью и про тайгу, про зверей поговорили, но так и не решили, что же нам делать. Ещё целых полвоскресенья впереди…

— Ты маленько помолчи, — сказал Кристеп и снова сел на бревно. — И я молчу. Я думать хочу.

Он подумал и предложил пойти к ним домой. Отец у друзей; он говорил, к вечеру вернётся. Можно найти малопульку. Кристеп знает, где её найти. А патроны к ней он ещё раньше запас — двенадцать патронов.

— А ничего нам не будет?..

— Откуда будет? — засмеялся он. — Я обратно её положу, куда мама спрятала, никто не узнает!..

В своём дворе Кристеп повёл меня в сарай, к большому сундуку, который стоял в тёмном углу, и с самого низа вытащил малокалиберку; она была спрятана под мохнатой медвежьей шкурой.

— Это мама… боится… — сказал он. — Идём! На протоку, туда, где весной я рыбачил с отцом.

— Пойдём, пойдём! — обрадовался я. — В тайге живу, а настоящей тайги ещё ни разу не видал. То в машине мчался, то на борту парохода стоял, и тайга проплывала мимо меня.

Мы хотели позвать с собой Сольджута, он бы нам помог: недаром же его зовут «находящий по следу». Но Сольджута нигде не было. Должно быть, он тоже к товарищам побежал.

Винтовку нёс Кристеп дулом вниз. Так носят её охотники, чтобы не задевать за ветки. А нам тоже было так удобнее: винтовка меньше бросается в глаза, никто нас не остановит, не спросит, где мы взяли оружие и куда направляемся… Пройти незамеченными нам всё же не удалось. Сзади внезапно раздался крик:

— Мальчики! Мальчики! Постойте!

Кристеп сжался, но не обернулся, продолжал идти и спросил у меня:

— Бежим?

— Постой! Голос вроде знакомый…

— Же-е-еня-а! По-до-жди-и!.. Кри-ис-те-еп!..

— Да это же Олька! — Я остановился и посмотрел назад.

— Она? — спросил Кристеп.

— Ну да… Откуда только вывернулась!

Мы стояли и смотрели, как она бежит к нам по улице, по той самой, где недавно другая девчонка гонялась за непослушным телком.

Кристеп стоял к Оле боком и, когда она подбежала, старался не шевелиться — может быть, не заметит винтовку.

— Вот хорошо, что я вас увидела! — заговорила она, ещё не успев отдышаться. — Я ведь тоже в кино не пошла — продала свой билет. А вы куда? Чего хотите делать?

— Да ничего, гуляем, — ответил я.

— Гуляете? Разве так гуляют? Думаете, Олька дура… Олька не увидит… Откуда, Кристеп, у тебя ружьё?

— У меня ружья нет, — сказал Кристеп и повернулся к ней лицом. — Это винтовка малокалиберная.

— Нам некогда, мы идём на протоку, в тайгу, — сказал я.

— Вот хорошо! И я с вами.

— Нет, — отрезал я. — Ещё не хватало!

— Почему?..

Она же никогда сразу не уймётся.

На этот раз ей ответил Кристеп:

— Женщина в тайгу ходит ягоды собирать. Охота — мужское дело.

— А вот и нет! По радио рассказывали — я сама слышала, — есть одна женщина, кажется в Средне-Колымске, она больше всех мужчин принесла песцовых шкурок!

— Одна такая есть, больше нет, — сказал Кристеп.

— Почему мне нельзя с вами?..

Пришлось мне снова вмешаться. Кристеп ведь много слов говорить не любит, а тут просто так не отделаешься.

Я сказал:

— Потому… потому, Кристеп слыхал: там, на протоке, появилась рысь. И мы хотим её подстрелить, чтобы не шлялась на свободе, чтобы не напала на кого-нибудь.

Кристеп посмотрел на меня и кивнул головой.

— Да вы что?! Она же вас разорвёт!

— Кто кого, — сказал Кристеп и свободной рукой погладил ствол.

— Мы сами шкуру с неё сдерём, — погрозил я.

— А мне потом покажете? — Оля, кажется, начала сдаваться.

— Покажем. Только ты никому не говори, куда мы… Под вечер приходи к магазину, туда, где брёвна свалены, знаешь?..

— Знаю, приду, — ответила она.

Мы пошли дальше и позволили Оле проводить нас до последнего дома. Здесь она осталась и смотрела нам вслед.

Мы с Кристепом обернулись и ещё махнули ей рукой.

А как только дом скрылся, Кристеп снял винтовку с плеча, заложил в ствол патрон и затвор поставил на предохранитель.

— Так, — сказал он, и мы снова зашагали.

Тайга с обеих сторон подступала к дороге. Деревья стояли стеной. Ветки у них были голые, а когда мы шли по обочине, ступать было мягко: на землю нападало много рыжей хвои, нога тонула в ней. Нет, на Севере всё как-то по-особенному, не так, как всюду!

— Как же это? — спросил я. — Сосны-то всю свою хвою порастеряли! Вон сколько её опало!.. А ещё говорят про них — вечнозелёные…

— Какие сосны, где сосны видишь? — засмеялся Кристеп. — Лиственницы это… Они всю зиму будут стоять голые, а весной оденутся в новую хвою. Сам увидишь в апреле. А сосны — вон справа есть немного сосен.

В самом деле, кучка сосен стояла справа, и хвоя у них была темнее. И ветки росли высоко над землёй, выше, чем у лиственниц, — самому долговязому не достать.

— Плечо у тебя не устало? — спросил я. — А то давай я понесу, хочешь?

— Ты никогда не держал ружьё в руках, — сказал Кристеп. — Тебе нельзя — оно заряженное.

Я обиделся и замолчал и не обращал никакого внимания, что там Кристеп рассказывает, пока мы идём и никак не дойдём до его протоки.