Мне казалось, что запах вернет меня в чувство. Я перерыл оставленное ею белье, и достал лифчик. Нашел самый старый, потерявший форму и посеревший от частых стирок, но зато больше других впитавший в себя. Я клал этот лифчик рядом с собой на подушку перед сном, и просыпаясь ночью, ощупью находил его. Подносил к лицу, и целовал холодную равнодушную ткань, от которой призрачно веяло моей уехавшей женой.

Через несколько дней мне уже хотелось носить его с собой по квартире, чтобы призрак не покидал меня даже днем. Взглянув со стороны, я понял, что так действительно можно сойти с ума. И спрятал лифчик обратно в, и запретил себе брать в постель. Но просыпаясь ночью от привычной боли, все-таки не мог отказать себе в малом утешении. Спустив босые ноги на пол, подходил к платяному шкафу и, распахнув дверцу, погружал лицо в Иннино белье. Пытаясь задохнуться в нем, не отрываясь от ее запаха… Наверное, стоило пить ночью вторую таблетку снотворного. Но я берег их, потому что из пачки рецептов, выписанных Германом Витальевичем, осталось всего два. Я, конечно, понимал, что могу пойти к нему в больницу и попросить еще. Или даже обратиться к своему участковому врачу, объяснить ситуацию и наверняка получить то же. Но мне не хотелось переступать порог больничного учреждения. И ночью я пил водку.

Впрочем, пил я ее и вечером. А иногда даже днем. Уйдя в отпуск, я с утра поехал по городу в поисках водки. Пришлось посетить несколько винных магазинов, прежде чем я догадался поговорить с толкающимися около дверей алкашами, от которых узнал адрес малоизвестного магазинчика, где водка должна была быть наверняка. Имея на руках отпускные деньги и не планируя никаких расходов, я купил сразу ящик. И теперь был обеспечен, надо полагать, надолго. В выпивке я себя не ограничивал. Пил всякий раз, когда этого хотелось. Немного, зато регулярно. Именно сейчас я начал по-настоящему пить. Испытал свои возможности и понял, что помногу пить просто не в состоянии; точнее обильная выпивка не несет облегчения. Но зато я мог пить в течение дня маленькими дозами, и это помогало поддерживать настроение не в самой низшей точке. Я много раз мысленно благодарил Германа Витальевича, открывшего мне водку. Потому что без нее я бы просто не выдержал.

Как-то раз вечером ко мне позвонили. Я колебался, стоит ли открывать: имелись опасения, что приехала мама, которая могла заподозрить вранье насчет санатория и меня проверить. Мне этого было не надо. Я тихонько подошел, прислушиваясь в тому, что делается на лестнице.

— Евгений! Слышь, Евгений! — раздался из-за двери знакомый голос. — Открой, это я — дядя Костя!

Я был почти рад; мы давно уже не общались: после того, как я вышел на работу, мы с соседями видеться практически перестали.

— Слышь, Евгений… — почти смущенно сказал он. — Мне твоя помощь нужна…

— Всегда рад, — ответил я. — Если только от меня может быть толк.

И помахал остатком руки.

— Тут дело иное, — покачал головой дядя Костя. — Умственное. Не руками, а головой придется пошевелить.

Оказалось, у дяди Костиного внука в школе проблема с новым предметом.

Он назывался мудреным словом «информатика» и в нем, кажется, не понимали даже сами учителя.

Просьба дяди Костя озадачила. Информатика была предметом, связанным с компьютерами, то есть электронно-вычислительными машинами. Но я не мог похвастаться нужными знаниями. В мои студенческие годы — хотя они прошли не так давно — даже понятия компьютера не существовало. Нас немного учили на входящих в инженерное пользования «НАИРИ», да и то мы старались отлынить, поскольку всегда оказывалось, что посчитать лабораторные гораздо быстрее на простой счетной машинке. Была в институте и большая электронно-вычислительная машина — «ЭВМ» — для которой писали программы на перфокартах и узенькой бумажной ленте. Но я никогда ею не интересовался, а в обязательные курсы это не входило. Сейчас же, насколько я знал из разговоров и случайно пролистанной научно-популярной литературы, стали бурно развиваться персональные компьютеры — маленькие настольные электронно-вычислительные машины. От меня это казалось ужасно далеким, потому что моей работой были чертежи.

Но в то же время мне подумалось: занятие неизвестной информатикой пойдет мне на пользу, займет голову и отвлечет от проблем. И мы договорились с дядей Костей, что внук сначала принесет учебник, я попытаюсь разобраться сам, а уж потом объясню все мальчишке.

Учебник оказался на редкость тупым. Там не было понятно вообще ничего: похоже, автор его сам плохо соображал, что пишет. Я листал страницу за страницей и не мог представить, как простые мальчишки и девчонки, в глаза не видевшие ЭВМ — или как ее теперь именовали, компьютера, — могут тут чему-то научиться.

Но я был все-таки инженером. У меня имелись образование и не совсем пустая голова. И пускай я практически ничего не знал про компьютеры, все-таки должен был дойти до сути. И я вгрызся так, будто это было моим единственным и главным делом. Сначала с великим трудом, но чем дальше, тем легче стал понимать между строк. Через несколько дней учебник не казался таким уж плохим. Возможно, он был просто рассчитан на качественно новый уровень мышления. Во всяком случае, я уже мог объяснить предмет. Тогда я пошел к дяде Косте и сказал, что можно приводить внука. Я сразу понял, что парень толковый, а не понимал лишь из-за неумения учительницы объяснить. Я рассказывал ему не совсем так, как в учебнике — пояснял суть собственными словами. Внук дяди Кости схватывал на лету, и за три встречи я сумел вкратце объяснить пройденный материал.

Мне казалось, он все понял и теперь дело пойдет на лад.

Через неделю снова пришел дядя Костя, с порога вручил бутылку водки и заявил, что это его благодарность, поскольку внук получил пятерку и его хвалила учительница перед все классом. Я, разумеется, от бутылки отказался: соседи сделали для меня столько хорошего, что это я должен был благодарить их, а не наоборот. Тогда дядя Костя сказал, что принес ее от чистого сердца и смертельно обидится, и даже на лестнице здороваться со мной перестанет, если я не возьму. Я знал, что для дяди Кости водка — святыня, и такими вещами шутить с ним нельзя. И принял единственно верное решение: зазвал его к себе и предложил распить бутылку вместе. Он согласился не сразу, ссылаясь на жену, которая запрещает пить и устроит страшный скандал, если он вернется от меня пьяный, но я был непоколебим. Я мгновенно вытащил рюмки и, прижав бутылку к груди правой рукой, уже откупорил ее левой: умение открывать водочные бутылки пока было у меня единственным навыком. Дядя Костя сдался, и даже помог, открыв две банки сардин, которые составляли у меня основную часть рациона.

Сначала я пил без восторга. Мне не слишком хотелось общаться даже с дядей Костей. Я ведь уже давно стремился уединиться в своей скорлупе. Но водка сделала дело. После пары рюмок я, как всегда, почувствовал, напряжение отступило и у меня резко улучшается настроение.

Дядя Костя тоже развеселился: видать, нечасто ему приходилось свободно выпивать. Он, конечно, знал, что ждет его по возращении домой — и от этого веселость становилось все более отчаянной. Говорил в основном он: я стал в последнее время неимоверно молчалив. Разговор наш, начавшийся с сочувственных расспросов про руку, плавно перешел на тему ранений вообще, откуда скатился на военную тему, о которой дядя Костя, как и всякий бывший фронтовик, мог распространяться часами.

Сегодня он вспомнил, как его контузило под Нарвой в июле сорок первого года, когда его часть обороняла мост, а немцы, ясное дело, каждый день по несколько раз прилетали бомбить переправу. Дядя Костя с предельной живостью рассказывал, как по кругу валились на штурмовку воющие «юнкерсы» с неубирающимся шасси, и как в один из заходов он не выдержал — и, высунувшись из окопа, когда штурмовик, ревя сиреной, падал прямо на него, стал стрелять влет. И как после первого выстрела у него заклинило винтовку: видно, от страха он неловко дернул затвор…