— Такая. Что страдают всегда самые лучшие из всех, кому вообще не за что страдать…
— А откуда ты знаешь, что я именно самый лучший? — я осторожно перевернулся, чтоб остудить спину. — Откуда ты вообще знаешь, какой я есть? Мы же с тобой даже не разговаривали ни разу!
— Конечно не разговаривали, — грустно усмехнулась Ольга, глядя сверху из-под нависших черных волос. — Ты же другими увлечен был. Интеллектуалками, с которыми можно вести умные разговоры. А я…
— Ну ты, положим, тоже времени зря не теряла, — ответил я, чувствуя, что мне опять стало лучше.
— А… Ты про Сашку… — Ольга вздохнула. — Ну это так… Я для него полевая партнерша, не более.
— Как так? — я искренне удивился. — Он же мне… Он же сам говорил…
Что у вас… Что вы жениться решили после колхоза…
— «Решили», — невесело передразнила она. — Кто это решил… Он что хочешь мог наговорить… Король из Жмеринки, непризнанный гений танца… Да и не нужна я ему вовсе.
— А мне казалось — очень даже нужна, — серьезно возразил я.
— И ему так кажется. А нужна я ему лишь для того, чтоб мною у костра вертеть и перед другими красоваться — глядите все, какой я ловкий танцор, как у меня все получается. Больше-то не с кем.
— Даже так?
— Именно так. Впрочем, он ничем не хуже других. Все мужики точно такие же. Им лишь бы свою амбицию удовлетворить да еще по возможности перепихнуться в тот момент, когда захочется… и сможется. Вот ты — другой. Настоящий.
— Господи, да откуда ты все-таки знаешь, какой именно? Настоящий или искусственный.
— Я не знаю, а просто вижу. Женщине глаза все заменяют… К тому же я не такая дура, как прочие, хоть иные так не считают… Я попытался вставить слово, но она не дала говорить.
— Да знаю, что ты скажешь. Но ведь признайся, до сегодняшнего вечера ты меня воспринимал не иначе, как Лавровскую партнершу. И подстилку заодно, так?
Я промолчал.
— Знаю, что так. И не твоя в этом вина. Потому что я сама себя так веду. Потому что мне все равно. И скучно и надоело все до чертиков. Потому что я вижу все насквозь… Ты ведь знаешь, мне уже тридцать лет и я немало повидала.
— Не может быть! — искренне удивился я, представляя тридцать лет каким-то рубежом, за которым происходят серьезные изменения.
— Да, тридцать. Честно говоря, уже тридцать два… Просто я хорошо сохранилась, потому что домашней работой не обременена. И вообще ничем не обременена… Муж старше на двадцать лет, дом обустроен, поскольку он у меня очень большой начальник. Детей, сам понимаешь, при таком раскладе, не предвидится… Вот я и могу содержать себя в порядке… В принципе мне и работа не нужна. Но работаю, потому что дома скучно. И, конечно, в колхоз запросто могла не ехать. Но поехала. Тоже от скуки…
Ольга покачала головой, глядя куда-то в сторону. Я вздохнул, забыв даже о своей руке. Признания удивляли и делали ее неожиданно близкой…
— И не нужен мне Лавров твой. И я ему не нужна… — она усмехнулась так горько, что возле губ мелькнули две резкие складочки. — Впрочем, мужу своему я тоже не нужна… Ну нет — нужна, конечно. Как красивая кукла, которой можно перед друзьями выпендриться или на какой-нибудь закрытый банкет привести. Вот, мол, глядите, какой я еще о-го-го… А так… Ни я ему не нужна, ни он мне в общем-то не нужен… Никто мне не нужен… Тем более, такой дешевый выпендрежник и неудачник, как твой Лавров.
Ольга снова провела ладонью по моей груди.
— Вот за тебя я бы с удовольствием замуж пошла. Если бы позвал — хоть прямо сейчас… Потому что ты мне нужен. И я, кажется, тоже могла бы быть небе нужна… Наверное…
— У меня жена есть, — ответил я, с трудом понимая сказанное ею.
— Ну да. Инна, кажется.
— Да, а откуда ты знаешь?…
— Ты меня только что так назвал. Когда я вернулась, а ты лежал с закрытыми глазами… Ладно, не смущайся, все нормально… Ты, наверное, очень ее любишь?
Я кивнул.
— А какая хоть она, опиши?
— Роста почти как ты, чуть пониже. Стройная. С длинными светлыми волосами, — скупо ответил я.
— Она тебя в городе встретит?
— Нет, — удивляясь себе, я сказал чистую правду. — Она в экспедиции.
Вернется не скоро.
— Слушай… — пробормотала Ольга. — А хочешь… Хочешь я сейчас с тобой уеду? В поликлинику тебя отведу, и куда там еще надо… А то ты ведь не дойдешь один…
— Прямо так, в купальнике? — через силу улыбнулся я, словно это было единственным и главным препятствием.
Мне — хотя и не думал ни о чем подобном — стоило невероятных усилий сразу не сказать «да» и перестать бояться одиночества…
— Доедем так, в городе что-нибудь найду переодеться…
— А машина? А вообще?
— Да хрен-то с ней, с этой машиной и с этим колхозом. Плевала я на все это желтой тряпочкой. Пусть хоть из НИИ уволят — мне все равно… Я молчал, потрясенный таким желанием быть со мной. Мне очень сильно хотелось согласиться. Словно раненная рука переменила собственное отношение к жизни. Уехать сейчас с Ольгой, привести ее домой, одеть в какие-нибудь Иннины тряпки… Она, кажется, всерьез хочет мне помочь и я ей не безразличен… Но она-то мне совершенно безразлична. Абсолютно — даже сейчас, когда я прижимаюсь к ней и она готова на все и сама предложила себя мне. Но может, это неважно? Может, главное, что ей нужен я — а потом что-то изменится и во мне? Сейчас это казалось почти реальным. Но… Но ведь рано или поздно вернется из экспедиции Инна, которой я тоже нужен… По крайней мере, я в это верил…
Я грустно и без слов глядел на нее.
— Ладно, — вздохнула Ольга. — Иного я от тебя и не ожидала… Ты настоящий мужчина… Кремень, одно слово. Хотя… Она замолчала, не договорив.
— Спасибо тебе… за все, — тихо сказал я. — А теперь, пожалуй, поезжай. Не то в самом деле хватятся. До электрички час с небольшим, я уж как-нибудь дождусь…
— Сейчас поеду, — невнятно проговорила она. — Только еще немножко с тобой посижу…
И я вдруг почувствовал, как на мою горячую кожу упало что-то еще более горячее. Она плачет… — с изумлением понял я. — Из-за меня… Или по мне… Скорее всего, по своей устроенной с виду, но безрадостной жизни…
Высвободив здоровую руку, я наконец осторожно коснулся ее волос.
Жесткие на вид, они оказались мягкими, почти шелковистыми.
Ольга вытерла глаза кулаками, продолжая молча смотреть на меня.
— Слушай, — сказал я, ни с того ни с сего вспомнив недавнюю картину. — Ты недавно спала у костра, в спальнике… немного раздетая… Я встал рано утром, и случайно увидел, что…
— А, понятно! — Ольга рассмеялась сквозь не до конца ушедшие слезы. — Тебе показалось, что меня кто-то разрисовал из хулиганских побуждений, да?
— Ага, — я чувствовал легкую неловкость от того, что вдруг затронул такую интимную тему, но сейчас все казалось возможным. — Помадой или еще чем-то таким…
— Ты попался, — Ольга продолжала смеяться; настроение у нее менялось очень быстро — как, впрочем, и мое собственное состояние. — И не ты первый… Никакая это не помада была! Это татуировка.
— Татуировка?! — я изумился; в моем понимании само это слово означало нечто синее и непотребное, вроде якоря, змеи, или голой женщины, но никак уж не красные звезды вокруг сосков. — На… таком месте?! Неуловимым и точным, истинно женским движением Ольга вскинула обе руки вверх — через меня перекатилась сладкая волна запаха ее подмышек — и купальник как-то сам собой соскользнул к ее подбородку, высвобождая груди. И они вспыхнули над моим лицом, маня белой и наверняка очень прохладной кожей.
— …На вот, взгляни поближе.
Совершенно спокойно, словно постороннюю вещь общего использования, она взяла свою грудь двумя руками и, наклонившись пониже, поднесла к моим глазам так близко, что я разглядел каждый волосок на ее шелковистой поверхности и каждый рубчик, отпечатанный краем лифчика точно по границе загара, и даже едва заметную сейчас сеть тонких сосудов под полупрозрачной кожей… И, конечно, эту самую татуировку. Я уже не испытал смущения и даже не удивился такому в повороту, столь глубок был случайно возникший между нами момент истины. То, что я принял за звезду, оказалось довольно сложным орнаментом из красных точек и черточек, образующих венчик какого-то экзотического цветка, затейливым кольцом охватившим ее бесцветный сосок. Тогда он был круглым, а сейчас вытянулся и сделался овальным.
