Прицелившись, он выстрелил.

Лилли не вздрогнула от резкого хлопка – и даже не моргнула, несмотря на то что выстрел был оглушительным, – она просто стояла и смотрела на Губернатора, размышляя и чувствуя, как холодный страх перерастал внутри нее в уверенность. Филип был прав.

По другую сторону ограды крупный ходячий обрушился на землю, забрызгав все вокруг себя кровью и частицами мозгового вещества. Лилли прикусила губу. Она чувствовала, как разгорается внутри нее крошечная искра жизни, как маленький росток стремится к свету.

Наконец она очень тихо произнесла:

– Вы правы. Я с вами – как и все мы, – что бы ни произошло. Мы готовы. Как бы ни было сложно.

В тот день спазмы усилились, и в какой-то момент Лилли стало трудно стоять на ногах. Она свернулась в позу эмбриона на диване в спальне и завесила окна одеялами, чтобы закрыться от яркого света весеннего солнца. Температура немного поднялась – к обеду было уже тридцать восемь и три, – и перед глазами то и дело возникали яркие вспышки, сиявшие сильнее при каждом приступе режущей боли в животе и тупой пульсации в районе переносицы.

К шести часам ее начало знобить, и Лилли задрожала под старым термоодеялом, которое Остин притащил из своей квартиры. Ее тошнило, но рвота не приходила. Лилли чувствовала себя ужасно.

В конце концов она смогла вылезти из кровати и пойти в туалет. Спина болела. Лилли босиком прошла по деревянному полу, зашла в туалет и заперлась в вонючей комнате с растрескавшейся плиткой на стенах и старым линолеумом на полу. С трудом опустившись на унитаз, она попыталась пописать, но не смогла.

Остин заставлял ее пить, стараясь не допустить обезвоживания, но организм Лилли функционировал так плохо, что у нее не получалось выпить больше нескольких глотков воды зараз. Теперь она сидела в темноте туалета и пыталась дышать как можно ровнее, несмотря на спазмы, из-за которых вся нижняя часть живота словно была охвачена огнем. Лилли чувствовала слабость. Она была выжатой, как лимон. Все тело болело. Словно на него только что упал рояль. Неужели все это из-за стресса? Лилли опустила глаза и удивленно моргнула.

На болтавшихся возле лодыжек трусиках виднелась кровь, ярко-красная, как клубничное варенье. Лилли похолодела. Она регулярно проверяла, нет ли на трусиках следов выделений, и до этого момента все было чисто. Стараясь сохранять спокойствие, она глубоко задышала и попыталась осознать происходящее.

Громкий стук вывел ее из ступора.

– Лилли? – раздался из-за двери тревожный голос Остина. – Все в порядке?

Лилли подалась вперед и дотянулась до ручки, едва не упав с фарфорового сиденья. Открыв дверь, она взглянула в стеклянные, испуганные глаза Остина.

– Наверное, нам нужно обратиться к Бобу, – тихо произнесла она дрожащим от ужаса голосом.

Той ночью Филип Блейк наводил порядок – в прямом и в переносном смысле. Он чувствовал себя истинным предводителем революции, воином накануне битвы. Ему хотелось, чтобы все вокруг соответствовало ясной, строгой, стерильной организации его мозга. Хватит бестелесных голосов, хватит неопределенности, вносимой его симбиотической второй личностью. В автоклаве его разума – очистившегося после тяжелых испытаний – сгорели все следы Брайана Блейка, извлеченные из темных глубин сознания. Теперь он превратился в заводной механизм, нацеленный на одно-единственное действие – месть.

Он начал с собственной квартиры, с места преступления. Повсюду еще виднелись слабые намеки на произошедшее, и Филип намеревался окончательно устранить их.

Брюс принес ему со склада все необходимое для уборки, и он уже несколько часов искоренял все оставшиеся свидетельства его мучений в лапах сумасшедшей стервы с мечом. Неловко орудуя левой рукой, он с порошком прочистил все стены гостиной и осторожно прошелся питающимся от батареек пылесосом по старому ковру, который был заляпан пятнами его крови. На более сложные загрязнения он вылил моющий растворитель и с остервенением тер ковер щеткой, пока он не начал расползаться на части. Он прибрался в комнатах, застелил постель, упаковал грязное белье, вымыл деревянные полы масляным мылом Мерфи и стер пыль со стеклянных стенок мозаики из аквариумов, не обращая внимания на дергающиеся внутри отрезанные головы.

Пока он работал, Пенни была прикована к стене в коридоре и каждые несколько минут напоминала о себе: она негромко хрипела, гремела цепями в попытке освободиться и клацала острыми, как у пираньи, зубами, исступленно кусая воздух. Пока Филип убирался рядом с ней, в нем нарастало раздражение из-за этих приглушенных звуков.

Он работал без устали несколько часов, и лишь затем результаты удовлетворили его. Из-за отсутствия руки кое с чем справиться было не так уж просто: он с трудом смог раскрыть мусорный пакет и вымести сор из углов. Хуже того, он находил все новые и новые места, еще несущие на себе напоминание о пытках – липкие сгустки запекшейся крови, брошенный моток клейкой ленты, закатившееся под кресло сверло, на котором до сих пор виднелись частицы его тканей, ноготь среди ворсинок ковра. Он прибирался до глубокой ночи, пока не уничтожил все до единого намеки на постигшие его муки. Он даже переставил мебель, чтобы скрыть те следы, которые невозможно было отмыть: подпалины от ацетиленовой горелки, дырки от гвоздей в тех местах, где к полу был прибит фанерный щит.

Наконец он избавился от всех видимых свидетельств о пытках.

Довольный собой, он опустился в свое любимое кресло, стоящее в маленькой комнате. Тихое бульканье воды в аквариумах успокаивало его. Безмолвные крики запертых за стеклянными стенками оживших голов мертвецов приносили ему умиротворение. Он смотрел на распухшие, пропитавшиеся влагой лица, подергивавшиеся под толщей воды и представлял себе тот чудесный момент, когда он разорвет эту лохматую стерву на кусочки… И в конце концов задремал.

Ему снилось прошлое. Он был в своем доме в Уэйнсборо вместе с женой и дочкой – его разум принял этот миф и высек каждое его слово на нерушимых каменных скрижалях – и чувствовал себя счастливым, по-настоящему счастливым. Пожалуй, он никогда больше не был так счастлив. Пенни сидела у него на коленях на примыкавшей к кухне веранде обшитого досками дома на Пилсон-стрит, а Сара Блейк свернулась на диване рядом с ними, положив голову на плечо Филипу, который читал Пенни книгу Доктора Сьюза.

Но что-то мешало – странный треск, глухое металлическое бряцанье. Во сне Филип посмотрел на потолок и увидел, как по нему пошли трещины, и с каждым звуком штукатурка раскалывалась заново и на пол летела белая пыль, кружащаяся в лучах солнца. Треск становился все громче и чаще, трещин было все больше – и в конце концов потолок начал проваливаться. Филип закричал, и обломки погребли под собой комнату.

Эта катастрофа разбудила его.

Он вздрогнул. Все раны – ушибы, порезы и ссадины, стянутые швами и скрытые под одеждой, – пронзило резкой болью. Все тело покрылось холодным потом, фантомная рука заныла. Филип сглотнул горькую желчь и огляделся. Неяркое свечение аквариумов и бульканье воды вернули его к реальности – и в этот момент он понял, что до сих пор слышит жуткий треск.

С этим звуком Пенни клацала зубами в соседней комнате.

Он должен был разобраться с этим.

Это был последний этап его уборки.

– Не бойся, малышка Лилли, мне уже доводилось принимать ребятишек, – сказал Боб Стуки, без зазрения совести обманывая своих пациентов в залитом ярким серебристым светом подземном госпитале.

Стояла глубокая ночь, и в комнате было тихо, как в морге. Боб подвез монитор к кушетке, на которой под простыней лежала Лилли. Остин беспокойно ерзал на стуле рядом с кроватью, кусая ногти и то и дело переводя взгляд с бледного лица Лилли на улыбающегося Боба.

– Я, конечно, не акушер, – добавил Боб, – но в армии я видел достаточно беременных дамочек. У вас с малышом все будет хорошо… все будет тип-топ… все будет по высшему разряду.