Пенни спала в их палатке, свернувшись на тощем соломенном тюфяке под нечистыми простынями.

— Ты, Хугор? — моргнула она, когда он потрогал ее носком сапога.

— Выходит, со мной опять разговаривают? — Сколько же можно дуться из-за брошенных свиньи и собаки. Он ее вывел из рабства, нет бы спасибо сказать. — Вставай, всю войну проспишь.

— Мне грустно, — зевнула она. — И спать хочется.

Не заболела ли? Тирион встал на колени, пощупал ей лоб. То ли здесь жарко, то ли ее и впрямь лихорадит.

— Что-то ты бледная. — Даже бесстрашные Младшие Сыновья боятся сивой кобылы. Решив, что Пенни больна, они прогонят ее в мгновение ока. Могут их обоих наследникам Йеццана вернуть, несмотря ни на какие расписки. — Я расписался в их книге. По-старому, кровью. Теперь я наемник.

Пенни села, протирая глаза.

— Меня тоже запишут?

— Вряд ли. В некоторых отрядах служили женщины, но… нет, они все-таки не Младшие Дочери.

— Мы, — поправила девушка. — Ты теперь один из них и должен говорить «мы». Милку никто не видел, нет? Чернилка сказал, что поспрашивает. А Хрума?

Каспорио видел, кажется. Уверял, будто трое юнкайских охотников за рабами ходят по всем лагерям, ищут двух беглых карликов. У одного будто бы собачья голова на копье, но этакой новостью Пенни не поднимешь с постели.

— Нет, пока никто не видал. Пошли, найдем тебе какие-нибудь доспехи.

— Зачем это? — насторожилась она.

— Затем, что наш старый мастер над оружием не советовал мне выходить на бой голым. Притом я теперь наемник — мне нужен меч, чтобы кому-то его продать. — Он поднял Пенни на ноги и бросил ей кучу одежек. — Одевайся. Накинь плащ с капюшоном и голову пониже держи. Охотники за рабами, если они где-то близко, должны нас принять за мальчишек.

Сержант Снатч жевал кислолист у кухонной палатки.

— Слыхал, вы теперь за нас драться будете — в Миэрине, поди, со страху обоссались. Кто-нибудь из вас хоть раз убил человека?

— А то, — сказал Тирион. — Я бью людишек, как мух.

— Чем же это?

— Кинжалом, топором, острым словом. Из арбалета лучше всего выходит.

Снатч почесал щетину крюком.

— Да, арбалет — подлая штука. Скольких ты из него уложил?

— Девятерых. — В Тайвине как раз столько. Лорд Бобрового Утеса, Хранитель Запада, Щит Ланниспорта, десница короля, муж, брат и трижды отец.

— Девятерых… — Снатч плюнул красной жвачкой под ноги Тириону, выражая этим свое презрение к названному числу. Плевок угодил в колено. Сунув красными пальцами в рот еще два листка, сержант свистнул. — Кем, засранец, подь сюда! Проводи лорда Беса с его леди к повозкам, пусть Молоток им сыщет какое-нибудь железо.

— Так он пьяный, небось, валяется, Молоток.

— А ты пусти ему струю в нос, враз очухается. Карликов у нас тут сроду не было, зато мальчишек хоть отбавляй. Шлюхины дети, дурачки, что из дому бегают, оруженосцы, утешные. Может, и на бесенят что сгодится. В тех латах мелкие, конечно, и полегли, но ведь отважных бойцов этим не испугаешь. Девятерых, значит… эх. — Сержант потряс головой и ушел.

Шесть больших фургонов, где Младшие Сыновья держали свои доспехи, стояли посередине лагеря. Кем шел впереди, размахивая копьем, словно посохом.

— Как парень из Королевской Гавани очутился в вольном отряде? — спросил его Тирион.

— Почем ты знаешь, что я оттуда? — с подозрением прищурился Кем.

— Догадался. Тебя ум выдает — говорят ведь, что умней гаваньских нет никого на свете.

— Кто это говорит? Не слыхал.

— Ну что ты, это старая поговорка. Мой отец так говаривал. Знал ты лорда Тайвина, Кем?

— Десницу-то… Видел раз, как он въезжает на холм. Его люди ходили в красных плащах и с маленькими львами на шлемах. Шлемы красивые, а он человек дурной. Сперва разорил город, потом побил нас на Черноводной.

— Так ты там был?

— Был, со Станнисом. Лорд Тайвин и призрак Ренли ударили на нас с фланга. Я бросил копье и ходу, а хренов рыцарь на корабле говорит: где твое копье, парень, трусы нам тут не нужны. И отвалили, а меня бросили — нас тысячи таких было. После стало слышно, что твой отец шлет на Стену которых за Станниса воевали, вот я и дернул за море.

— Не скучаешь по Королевской Гавани?

— Скучаю. Друг у меня там остался, а брат, Кеннет, погиб на корабельном мосту.

— Многие там погибли. — Тирион поскреб ногтем зачесавшийся шрам.

— По еде тоже скучаю.

— По матушкиной стряпне?

— Ее бы и крысы не стали жрать, но была там одна харчевня — похлебку наливали такую густую, аж ложка стояла. Не пробовал случаем, Полумуж?

— Было дело. Певческий суп.

— Почему певческий?

— Такой вкусный, что петь охота.

— Певческий… Так и скажу, как приведется снова побывать на Блошином Конце. А тебе, Полумуж, чего не хватает?

«Джейме. Шаи. Тиши… жены, которую он едва знал».

— Вина, девок и денег. Денег особенно — на них можно купить и вина, и девок. — «А также мечей и Кемов, которые ими орудуют».

— А правда ли, что в Бобровом Утесе даже ночные горшки из чистого золота?

— Не всему верь, что слышишь. Особенно если это касается дома Ланнистеров.

— Говорят, Ланнистеры скользкие что твои змеи.

— Змеи? — засмеялся карлик. — Мой лорд-отец сейчас перевернулся в гробу. Мы львы — по крайней мере любим так себя называть. Хотя какая разница, на змею наступить или на львиный хвост — конец-то один.

Пресловутый Молоток оказался глыбой мяса с левой рукой вдвое толще правой.

— Пьет беспробудно, — сообщил Кем. — Бурый Бен терпит его, пока настоящий оружейник не подвернется. — Подручный Молотка, рыжий курчавый юнец, звался, конечно, Гвоздем. Молоток, как и предсказывал Кем, спал, но Гвоздь охотно позволил карликам порыться в доспехах.

— Большей частью это негодный хлам, — предупредил он, — но что найдете, все ваше.

Тирион только вздохнул, глянув на свалку в ближнем фургоне — ему вспомнились сверкающие мечи, копья и алебарды в оружейной Утеса.

— Быстро мы не управимся.

— Тут есть добрая сталь, только поискать надо, — пробасил кто-то. — Красотой не блещет, но меч остановит.

Из полумрака выступила фигура, с головы до ног облаченная в отрядную сталь. Поножи непарные, ворот ржавый, богатые наручи инкрустированы цветами из сплава золота с серебром. На правой руке стальная перчатка, на левой беспалая кольчужная рукавица, в соски рельефного панциря пропущены два кольца, один из украшающих шлем бараньих рогов отломан.

Рыцарь снял шлем, обнаружив побитое лицо Джораха Мормонта.

Экий бравый наемник, ничего похожего на раба, которого Тирион выпустил из клетки Йеццана. Синяки сходят, понемногу возвращая ему человеческий облик, но маска демона, которую работорговцы выжгли непокорному на щеке, не сойдет никогда. Сир Джорах и раньше не был красавцем, а теперь на него и вовсе страшно смотреть.

— Я на все готов, лишь бы превзойти тебя миловидностью, — ухмыльнулся карлик. — Ты, Пенни, поройся в том фургоне, а я начну с этого.

— Давай лучше вместе искать. — Девушка, хихикая, нахлобучила на себя ржавый полушлем. — Что, идет мне?

Ни дать ни взять, кухонный горшок.

— Это полушлем, а тебе нужен полный. — Тирион поменял один головной убор на другой.

— Этот слишком велик, — гулко пожаловалась Пенни из-под большого шлема. — Мне в нем ничего не видно. Чем плох полушлем?

— Он оставляет лицо открытым. Хотелось бы сохранить твой нос.

— Значит, он тебе нравится?

«О, боги великие». Тирион отошел и начал рыться в груде железа.

— А что еще во мне тебе нравится? — не унималась Пенни. Ее игривость не вызывала у Тириона ничего, кроме грусти.

— Все как есть, — ответил он в надежде положить конец этому разговору, — а в себе и подавно.

— Зачем нам доспехи? Мы комедианты и только делаем вид, что сражаемся.

— У тебя это хорошо выходит. — Тяжелую кольчугу будто молью побило — что это за моль, которая питается сталью? — В битве можно выжить, либо прикинувшись мертвым, либо в хороших доспехах. — На Зеленом Зубце он тоже дрался в сборных доспехах из запасов лорда Леффорда, и шлем на нем сильно напоминал помойное ведро, но здешний лом еще хуже. Все старое, помятое, того и гляди рассыплется. Что это, засохшая кровь или ржавчина? Тирион понюхал, но так и не понял.