Незаметно сгущались сумерки. Фосфоресцирующие стрелки «командирских» часов на запястье Бешеного показывали без четверти одиннадцать, когда в раскрывшейся двери «оздоровительного комплекса» показалась знакомая фигура Александра Фридриховича.

Савелий, уже хорошо различавший настроение хозяина, сразу же определил, что тот чем-то встревожен.

Так оно и было.

— Андрей, можешь уезжать: на сегодня ты больше не нужен, — даже не оборачиваясь в сторону Воронова, бросил Миллер. — Савелий, давай за руль.

Поехали.

Створка металлических ворот с тихим скрежетом отъехала в сторону, и Савелий, включив передачу, медленно вырулил из темного дворика перед приземистым зданием.

— Куда ехать? — не оборачиваясь, спросил он Миллера.

— Ты в Мытищах когда-нибудь был?

— Приходилось.

— Вот и давай в ту сторону. У МКАДа остановишься. Покажу где…

Незадолго до полуночи движение на столичных улицах затихает, и это позволяет ездить быстро и с относительным комфортом. Да и вызывающе роскошный вид «линкольна» невольно заставлял владельцев более скромных машин уступать дорогу.

Спустя минут сорок серебристый лимузин уже подъезжал к Московской кольцевой автодороге.

— Выйди на минуточку, — приказным тоном произнес Миллер.

Выходя, Бешеный заметил, что Немец набирает на мобильнике какой-то номер. Вне всякого сомнения, разговор был настолько конфиденциальным, что Миллер не счел возможным вести его даже при поднятом стекле, разделяющем водительское место и салон. Правда, обострившийся до предела слух Савелия сумел уловить лишь одну фразу, произнесенную Немцем: «двойной стандарт». Однако вырванные из общего контекста, слова эти ровным счетом ничего не объясняли.

Говорил Миллер недолго — минуты три, а закончив, приоткрыл дверцу и распорядился:

— Можешь возвращаться. Поставишь машину в гараж, но сперва заправишься.

Завтра в семь утра, как обычно, встретите меня с Вороновым.

— А вы как же? — удивился Савелий.

— Сам как-нибудь доберусь, — бросил Немец отрывисто и отвернулся, давая таким образом понять, что разговор завершен.

Разворачиваясь, Бешеный заметил, как к одиноко стоящей фигуре приблизился невзрачный с виду «опель-векгра» грязно-белого цвета. Некто, сидевший за рулем, трижды мигнул фарами, и хозяин поспешил к подъехавшему автомобилю.

Как ни силился Савелий рассмотреть номер «опеля», как ни старался различить человека, сидящего за рулем, густой ноябрьский мрак не позволил ему этого сделать. Описав на пустынном шоссе правильный полукруг, «опель» неторопливо покатил в сторону Мытищ…

— Максим Александрович, давайте рассуждать абстрактно. Итак, чем в современной России законопослушный бизнесмен отличается от незаконопослушного?

— Практически ничем.

— Правильно. Дух и букву закона нарушают абсолютно все. Без этого нормальный бизнес в России по большому счету невозможен. Чем же тогда просто незаконопослушный отличается от откровенно мафиозного?

— Принципом извлечения доходов, — не задумываясь, ответил Лютый. — Степенью криминальности бизнеса. Но прежде всего системой…

— Тоже правильно. Одно дело — уклоняться от налогов, а другое — торговать оружием, наркотиками или поддельным спиртным. А система одна и та же: криминально заработанные деньги грамотно отмываются и вновь вкладываются в мафиозную коммерцию. Так и происходит круговорот мафиозных денег в природе. — Прокурор, держа тлеющую сигарету на отлете, жестикулировал ею резко и изящно, точно фехтовальщик шпагой, успевая тем не менее смахивать пепел в пепельницу. — А теперь я бы хотел задать вам вопрос, который может показаться странным и неожиданным, потому что на первый взгляд не связан с предыдущими. — Зачем-то он сделал небольшую паузу. — Максим Александрович, для чего на войне, да и в мирное .время тоже, осуществляются диверсии? Сразу не отвечайте, подумайте и назовите одно лишь ключевое слово…

Вот уже полтора часа Лютый сидел в каминном зале коттеджа на Рублевском шоссе. И уже несколько раз ловил себя на ощущении, будто с той памятной беседы шестого сентября тысяча девятьсот девяносто восьмого года он и не покидал загородный дом опального чиновника. Все по-прежнему: весело трещат поленья в камине, багровые отблески пламени играют на стенах и потолке, поблескивает тонкая золотая оправа очков собеседника, дремлет на спинке кожаного кресла огромный сибирский кот, все так же бегут на каминных часах золоченые фигурки волка и охотника. И бег этот проходит по нескончаемому кругу…

Время словно растянулось: минуты превратились в часы, а часы — в сутки.

Словно и не было ничего: ни хитроумно задуманных и грамотно исполненных покушений, ни поездки в Ялту, ни странного убийства Лебедя и посланного кем-то приговора от имени «Черного трибунала»…

Просто двое уже немолодых людей ненастным ноябрьским вечером ведут нескончаемый теоретический диспут на извечные российские темы: кто виноват и что делать, и вообще — кому на Руси жить хорошо? — Так как вы определите цель диверсии? Я хочу услышать от вас только одно слово… Лютый наморщил лоб.

— Ну, мне кажется, цель любой диверсии — подрыв.

— Именно так! — Зажатая между пальцами сигарета описала в воздухе правильный полукруг, и Прокурор заговорил, словно обрадовался ответу:

— Подрыв.

По большому счету любое ваше «исполнение» и есть диверсия, а стало быть, и подрыв. Подрыв оргпреступности, причем как явления. Подрыв у мафиози ощущения безнаказанности.

Подрыв уверенности в собственных возможностях. Подрыв веры в то, будто бы государство не способно бороться с криминальным беспределом. «Черный трибунал» внушает ужас? И .пусть внушает, это и есть психологический подрыв.

Потому диверсия прежде всего способ управления оргпреступностью. Криминал неискореним в принципе. Но им можно и должно управлять. А самый действенный рычаг управления — страх.

— Но стоит ли ограничиваться исключительно вызыванием страха? — поинтересовался Нечаев, уже догадываясь, о чем пойдет речь дальше.

И не ошибся.

— А мы и не ограничиваемся. Любая диверсия всегда многопланова; кроме нагнетания страха, мы преследуем, как минимум, еще одну цель. Поясню на простом примере: ликвидация Гашиша в Сандунах сильно напугала азербайджанских наркоторговцев в Москве — говорю о тех, до кого дошли слухи о «Черном трибунале». Пока они притихли. С другой стороны, приток наркотиков в столицу резко сократился. Наркобаронов, равных по возможностям Гашим-заде, в России не столь много, как может показаться обывателю. И хотя после его смерти ниша в наркобизнесе освободилась, тем не менее пока что-то никто не торопится ее занять.

— Мы говорили о криминальном бизнесе, — напомнил Лютый.

— Теперь самое время вернуться к этой теме. Ликвидация мафиози порождает страх у оставшихся в живых друзей и соратников. Каждый задается вопросами: не я ли следующий? Не над моей ли головой повис топор? Это и есть главный эффект. Так сказать, психологический. То, что в результате резко сворачивается мафиозная коммерция, — эффект косвенный. Экономический… Почему бы не поменять это местами?

— Имеете в виду экономическую диверсию?

— Вот именно. — Докурив сигарету, Прокурор тут же потянулся за следующей. — Еще один пример: сожгите сегодня все запасы кокаина где-нибудь в Колумбии. Что дальше? Сперва наркобароны, подсчитав убытки, зальются горючими слезами, а потом наверняка испугаются: а если завтра начнут жечь не плантации коки, а их самих?

— И, проанализировав последовательность своих действий, обнаружат слабое звено и начнут действовать осмотрительней: увеличат охрану, усилят подкуп органов правопорядка и так далее и тому подобное…

— Всего не предусмотришь… Во-первых, цепочка слишком длинная, во-вторых, не все фигуры действуют на виду, — заметил хозяин коттеджа. — К тому же тот, кто наносит удар первым, всегда в выигрыше перед тем, кто ожидает этого удара. Помните? Белые начинают и выигрывают. Знаете, Максим Александрович, какое качество определяет самбиста высокого класса? — Вопрос прозвучал еще более неожиданно, нежели предыдущий о диверсиях.