— Да кому в этой Москве революцию-то делать? Проституткам с Тверской да торгашам с Коньково? — хмыкнул Александр Фридрихович.
— Говорят, бакс с шести до четырнадцати рублей прыгнул, — не сдавалась Люся. — Неужели правда?
— Да, есть такое… Так и живем, сверяя время по сигналу точного доллара, — согласился мужчина и, снисходительно улыбнувшись, добавил:
— Знаешь, есть такой закон физики: если где-то чего-то убыло, в другом месте обязательно должно прибавиться. Закон сообщающихся сосудов. Как говорят — вода дырочку найдет.
И, явно не желая объяснять, что конкретно имеется в виду, поставил на сиденье пластиковый чемоданчик, щелкнул замочками, приподнимая крышку, — взору Люси предстали пачки стодолларовых купюр.
— Что это?
— Деньги, — спокойно прокомментировал мужчина.
— Чьи?
— Вообще-то американские. Но если они в моем чемодане, стало быть, мои.
— И сколько?
— Два с половиной «лимона». И завтра столько же заберу. Четвертый день по Москве езжу, нал собираю. Ничего, ты у меня в очереди за хлебом стоять не будешь…
— Так ведь по телевизору говорят, что в Москве долларов совсем не осталось! Все проклятые банкиры скупили!
— Для меня всегда будут, — отрезал Александр Фридрихович. — Я же говорю: если в одном месте убыло, значит, в другом прибыло… — и раздраженно добавил:
— Неужели непонятно?
То ли предпоследняя фраза требовала глубокого осмысления, то ли вид двух с половиной миллионов долларов действовал завораживающе, но недавняя пассажирка самолета из Мадрида молчала до самой Москвы — на лице ее отобразилась работа мысли. И лишь когда «линкольн» пересек кольцевую автодорогу, только и сумела, что вспомнить последний аргумент:
— Так ведь по телевизору говорят…
— Ты еще радио послушай да газеты почитай, — не скрывая иронии, резко перебил мужчина. — Что тебе не нравится? По курортам ездишь, все твои желания исполняются, все твои родственники…
Он не успел договорить — неожиданно в кармане зазуммерил мобильник.
— Алло, — отвернувшись от глупой жены, произнес Александр Фридрихович.
— Кажется, я не туда попал, — неуверенно проговорил чей-то знакомый голос.
— Лебедь, ты?
— Я…
— Да, ты туда, куда надо, попал. Это я, Немец…
— А я уж думал…
— Откуда звонишь, из сауны?..
— Ну… — Тот вдруг икнул.
— Я так и понял — опять водяру пьешь…
— А что еще делать? Кризис в стране…
— Что значит — кризис? Это у дураков и у ленивых кризис, а нормальные люди работать должны, а не пьянствовать.
— Работать? — с ухмылкой переспросил тот.
— Ну, если тебе и твоим уркам не нравится слово «работать», скажу по-другому: делом заниматься!..
— Каким делом-то?
— Что значит — каким? Каким всегда занимались. Своим делом…
— Своим? — Парень явно начал трезветь.
— Да, вот именно. Ты лучше скажи, когда и где по нашим делам соберемся?..
— Четырнадцатого октября, в Ялте…
— Раньше бы надо…
— Раньше никак не успеть: людей трудно будет собрать…
— И еще целый месяц, как я понял, ты водку жрать будешь или вновь коксом обдолбаешься. — Он усмехнулся. — Что, не так, что ли?
— Я свое дело знаю… — чуть обидчиво буркнул тот.
— А ты не забыл, что завтра сделать должен?..
— Лебедь никогда и ничего не забывает! — хвастливо ответил говоривший на другом конце провода.
— Вот и хорошо! В наших же интересах… Все, Витек, пока!
Щелкнув кнопкой мобильника, Александр Фридрихович отключил аппарат, сунув его в карман пиджака.
— Ну, клоуны, — в сердцах проговорил он, обращаясь скорей к самому себе, нежели к Люсе. — Тоже мне, праздник нашли, чтобы водяру трескать.
Кри-и-изис, — глумливо передразнил он недавнего абонента.
— Это твои бандиты звонили? — зачем-то осведомилась Люся.
— Не бандиты, а уважаемые бизнесмены, — с досадой поправил мужчина.
— У них что, неприятности?
— Небольшие… Но разрешимые. В очень скором времени.
Люся с трудом подавила тяжелый вздох:
— Да, чувствую, сейчас тако-ое начнется!
— Не начнется. Во всяком случае, у меня. Меня эти кризисы не касаются.
Пусть боится вон то быдло. — Мужчина кивнул в сторону тротуара, где змеилась длинная очередь к обменному пункту валюты, и, заметив в глазах собеседницы непонимание, в третий раз за сегодняшний день повторил:
— Я ведь говорю: если в одном месте убыло…
Тем временем «линкольн» выкатил на Маяковку, свернул на Садовую, медленно заехал во двор сталинской многоэтажки и остановился перед ярко освещенным подъездом. Телохранители профессионально быстро посыпались из джипа — один побежал в подъезд, другой — во двор, еще один остановился позади лимузина.
— Все, приехали, — поджал губы Александр Фридрихович.
— Саша, почему ты все-таки меня в аэропорту не встретил? — подчиняясь какому-то непонятному импульсу, спросила Люся. — Ты что… не любишь меня?
— Конечно, не люблю, — спокойно подтвердил тот. — Я ведь тебе об этом уже сто раз говорил. Или на своем испанском курорте мало любви получила?..
Даже те, кто знал Александра Фридриховича Миллера достаточно поверхностно, были уверены: вряд ли этот человек может не то что кого-то любить — просто относиться к людям с симпатией и дружелюбием. Лицо Александра Фридриховича, обычно спокойное, как дамба, редко выражало какие-либо чувства.
Улыбка появлялась на этом лице лишь в двух случаях: или когда всем вокруг было скверно и лишь ему, господину Миллеру, более известному под кличкой Немец, хорошо, или когда он ставил кого-то из окружающих в крайне неудобное положение. Ему неважно было, кто перед ним: министр, депутат Государственной Думы, законный вор, секретутка или даже собственная жена Люся. Важно было лишь торжествовать победу над любым человеком. А победу Немец понимал лишь как собственное полное превосходство и полное унижение противника.
С одной стороны — он, Александр Фридрихович, с другой — остальное человечество. А между ним и остальными — невидимая стена, эдакая толщь прозрачной брони, как в его «линкольне». Таким он, умный, жесткий и целеустремленный прагматик, начисто лишенный сантиментов, привык видеть мир.
Всю свою сознательную жизнь Миллер стремился подчинить себе окружающих и немало преуспел в достижении этой цели.
Третий ребенок в многодетной семье немцев Поволжья, сосланных в тысяча девятьсот сорок первом году под Омск, Александр Фридрихович сызмальства познал, что такое нужда и лишения. Голодное детство, где самым большим счастьем было поесть досыта, убогое существование в диком колхозе, где приезд кинопередвижки «из района» становился событием, достойным обсуждения на несколько недель, плюс ко всему принадлежность к неблагонадежной нации (родители отмечались в спецкомендатуре аж до пятьдесят седьмого года).
Как ни странно, но единственным способом вырваться из этого унизительного прозябания стал призыв на срочную службу в армию. Теплая одежда, гарантированное трехразовое питание, обогащение жизненного опыта, а если повезет, то и возможность обратить на себя внимание людей .сильных и влиятельных. Разве это плохо?
И потому, получив повестку в районный военкомат, юноша, обдумывающий свое будущее, отнесся к неизбежному повороту судьбы со спокойной радостью. В отличие от большинства колхозных сверстников, детей потомственных бездельников и алкоголиков с явными признаками вырождения, Миллер уже к восемнадцати годам нарисовал себе дальнейшие жизненные перспективы. И не было в этом рисунке нисходящих линий, только — восходящие; не было изгибов — только прямые.
Говорят: «везет сильнейшим». Так оно, наверное, и есть — даже успех, который на первый взгляд выглядит случайным, куда чаще выпадает на долю людей . с сильным характером, трезвым рассудком, знающих, чего они от жизни хотят и что для этого следует предпринять.
Саша Миллер всецело соответствовал всем этим качествам. И наверное, именно потому ему повезло: сразу же после окончания учебки молодой боец случайно обратил на себя внимание капитана из штаба Забайкальского военного округа. И недаром: кроме массы достоинств, младший сержант Миллер обладал редким даром каллиграфиста, — глядя на его письма, трудно было поверить, что эти не правдоподобно правильные буквы, удивительно ровные, округлые и текучие, написаны живым человеком, а не напечатаны в гарнизонной типографии.
