Он от души звонил в колокола,

Снискав у православных одобренье.

В монастыре не взяли ни рубля

С Михайлы за вино и угощенье.

Но надо было начинать с нуля:

Окрепнуть и продолжить обученье.

Когда Михайло понабрался сил,

Пойти с обозом дальше он решил.

Москва была стройна и высока.

Он ночь проспал в санях в большой тревоге.

Проснувшись, он приметил земляка:

Знать, не придется обивать пороги!

От радости помял его слегка.

Пятухин уважал обычай строгий,

К себе Михайлу в гости пригласил,

Столицу показал, как сторожил.

Михайло поселился у него,

В цифирную решив податься школу,

Раз было до нее недалеко.

Он был доволен сыгранною ролью:

Зачислили и только-то всего.

И вновь решил испытывать он долю,

И вытащить удачи верный фант,

Надеясь на везенье и талант.

Не тем пошел, в плечах косая сажень,

В глазах его светился ясный ум;

Высокий, быстрый, силой русской страшен,

Хоть был еще годами очень юн.

Он мог стоять, как гренадер, на страже,

И весь исполнен был высоких дум.

Они полезны очень для монаха,

Чтоб страшный суд воспринимать без страха.

Он в академию отнес прошенье,

Чтоб разрешили поступить ему.

Стал дворянином, скрыв происхожденье,

Читателю известно – почему.

Архимандрит при встрече с претендентом

Был рад его пытливому уму:

Преодолел Михайло все преграды,

Ему и в Спасских школах были рады.

Зачислили помора в низший класс,

Где занимались робкие мальчишки,

Где Посников преподавал как раз Латынь.

О нем Михайло был наслышан…

Имел тот норов крепкий, как алмаз.

Других преподавателей был выше

Своим аналитическим умом,

И потому он жил особняком.

Остался он один учитель светский

И не желал принять духовный сан.

Хотя священники держались вместе,

Но он упрямо надевал кафтан.

Как видно, это было делом чести:

Так много получал душевных ран

За то, что не скрывал он дух протеста,

Цепляясь из последних сил за место.

И с этим очень умным горемыкой

Свела Михайлу странная судьба.

С ним Посников делился новой книгой,

К Познанью страсть ему была люба.

Однако, со священнической лигой

Шла у него упорная борьба.

Они его теснили то и дело

И опасались взглядов слишком смелых.

Ему Михайло передал письмо,

Которое тепло прочел учитель,

Узнав мгновенно, от кого оно.

И светлых муз небесный предводитель,

К ним заглянул приветливо в окно,

И книги осветили их обитель.

Хоть голодал Михайло в нищете,

Духовной пищей были книги те.

Учить латынь, наверно, было нудно,

Влача в тоске холодных келий дни

И на гроши питаясь очень скудно.

Они бежали, как из западни,

Всё в госпиталь, где хоть учиться трудно,

Зато харчами миски там полны.

Стал госпиталь за Яузой-рекою

От голода заманчивой мечтою.

Тот госпиталь Михайло знал, конечно,

Ходил туда по праздникам к друзьям

И на Бидлоо-госпиталь беспечно

Взирал порой, как первый грубиян.

Копался в книгах Ломоносов вечно —

Он истину искал по книгам сам,

А в госпитале в целях экономии

Учиться стал попутно анатомии.

Жить к бурсакам Михайло не пошел.

Тому, однако, тоже есть причина:

Он жизнь тогда монашескую вел —

За книгами (Всю ночь горит лучина).

Имел он там друзей, радушный стол,

Со скальпелем был дружен, молодчина.

У хирургии он стоял основ,

Им восхитился б даже Пирогов.

Он проявил блестящие способности,

Переведен был за год в третий класс

И все ж своим характером особенным

Учителей смущал уже не раз.

Так Сеченев на многих был озлобленный,

Завистливых, ревнивых, хитрых глаз

С Михайлы не спускал и ждал момента,

Чтоб сковырнуть с улыбкой претендента.

Хоть им доволен был архимандрит,

Но в отношеньях с ним – не очень ладно…

Он похудел, но был здоров на вид

И поражал друзей учебой жадной.

К Познанью разыгрался аппетит!

Чтоб преподать ему урок наглядный,

На их экзамен прибыл Феофан,

Среди владык имевший высший сан.

Имел он многочисленных врагов

И пребывал в великой грозной силе:

Пытал на дыбе сам еретиков,

Деяние ж Петра в забытом стиле

Воспел в стихах. Однако был суров

И староверам обломал их крылья,

Но в этой схоластической тюрьме

Добился Ломоносов реноме.