13 И года не прошло, когда Михайло Архангельские верфи посетил, Но шума в них веселого не стало, Не слышно было топоров и пил, На верфях жизни стало очень мало: Никто не напрягал, как прежде, жил, Старели и ветшали мастерские, Настали для рабочих дни лихие. 14 Но стоило немного по Двине Проплыть вдоль чахлых, низких берегов И снова, как легенда, о войне Напоминала крепость, цепь и ров. Поморы знали о далеком дне, На цепь они глядели вновь и вновь, О подвиге тех дней молились Спасу. Когда-то от врагов Архангельск спас он. 15 Прошло почти три века с той весны, Но как не вспомнить Дмитрия Борисова И Рябова. Вам снились, может, сны, Как гениально Германом описано Сраженье то на берегах Двины. Как много фактов в книге той нанизано, Вплетаясь в интригующий сюжет… Ему бы позавидовал поэт. 16 Конечно, пишем тоже мы занятно, Хоть никому не удается стать Великими, как Пушкин, и понятно — Немногие великому подстать. Себя поэту каждому приятно К плеяде этой робко причислять. Но где же грандиозные поэмы, Чтоб в них решались смелые проблемы? 17 Но я вам обещал вернуться к драме, О ней готов писать и день, и ночь. Клянусь правдивым быть, как на Коране, Правдивость мне во всем должна помочь, Чтоб тема зазвучала, как в романе, Чтоб нам представить вражескую мощь. Так наступали, пушки спрятав, шведы, Стремясь перечеркнуть Петра победы. 18 Укрыв солдат и пушки на фрегате, (Английский флаг на мачте реял, горд), Пытались шведы ночью, как пираты, Войти в Двину, взяв лоцманов на борт. Хоть шведы обошли почти преграды, Но не прошли – народ поморский тёрт, А лоцманы-то все из русаков — Не надо их держать за дураков. 19 И стали объяснять тем русским шведы, Что мирными их были корабли, Что здесь стоять нельзя им до рассвета. (Они уже до крепости дошли, Их были подозрительны советы…) Они примеров много привели Про интересы общие в торговле В мануфактуре или рыбной ловле. 20 Но лоцман русский понял, в чем тут дело, Повел фрегат, чтоб посадить на мель, Вслед за фрегатом яхта тоже села, А лоцман только этого хотел. Душа победой и отвагой пела. Но был печален Рябова удел: Он был расстрелян шведами на месте, Однако, их триумф был неуместен. 21 На крепости взвился сигнал тревоги, И пушки били дружно без помех, И флагман скоро принял вид убогий, Как будто простоял там целый век. Так отстояли царские чертоги Солдаты двинские. Такой успех Порадовал Петра в его столице: Им поклонились молча царь с царицей. 22 А что же Рябов, опытнейший лоцман? Он жив остался в схватке роковой, Восход встречая огненного солнца: В грудь ранен был он пулею шальной. И разорвались вековые кольца, Мешавшие вести нам торг морской. И стало чистым ласковое небо, А море гладким, как краюха хлеба. 23 Свидетелем Михайло был тех лет. Они пересеклись с моим кумиром. И подвиг этот видел он, как свет, Связавший Русь со всем культурным миром. Гукор же, совершая дальний рейд, Шептал волне, как шепчет нежно лира, Спеша с товаром ценным в Соловки, Где всем поморам с Богом быть с руки. 24 Михайло ускользал всегда с вечерни, Чтоб в сладостной печали побродить, Сверяя мир с открытой мыслью верной, Да лабиринты снова посетить. Три лабиринта щекотали нервы: Причудлив был их строгий вещий вид, Таинственный, как их предназначенье, Сокрытое с начала исчисленья. 25 Сложили их из гладких валунов Давным-давно – их авторы забыты. Они не выше стриженых кустов И вереском причудливым покрыты, Кто в них войдет, тот выйдет вскоре вновь, Идя вперед без путеводной нити: Ведь человек построил древний их, Чтоб в них искать присутствие святых. 26 Напоминал подкову лабиринт, Что был других значительно крупнее, И по нему шел смелый следопыт, Под тяжестью веков чуть-чуть робея; Второй – имел совсем округлый вид, Имел он тупики и был сложнее, А третий на улитку был похож, Иль на спираль, когда в нее войдешь. 27 Бродил Михайло долго по дорожкам, Понять пытаясь странный их секрет, То приближаясь к центру осторожно, Встречая в нем малиновый рассвет. Но угадать культ веры было сложно, Не очень веря в Бога с юных лет. Хоть вера вносит в жизнь разнообразие, Когда вдруг притупляется фантазия. |
