Но как определить, когда фиксировать прибыль?

Я понимал, что не смогу продавать на пике. Всякий, кто утверждает, что только так и делает, врет. Если продать, пока они растут, это будет голая догадка, ведь я не знаю, как долго они еще будут идти вверх. Это было бы ничуть не умнее, чем предположить, что «Мою прекрасную леди» перестанут давать после 200 представлений. С тем же успехом можно было сказать «300» или «400». Почему бы не остановиться на любой из этих отметок? Да потому, что продюсер не дурак, чтобы закрывать шоу, если в театре каждый вечер аншлаг. Он начнет подумывать об этом, только когда в зале станут появляться пустые места.

Я перенес сравнение с Бродвеем на торговлю акциями. Глупо продавать, пока они идут вверх. Но когда же? Как когда? Когда они пойдут вниз?! Как только пирамида из ящиков начнет рушиться, самое время тушить свет и распродавать. Скользящий стоп-лосс, перемещающийся вслед за растущей ценой акций, позаботится об этом за меня.

Порешив с этим, я сел пересчитать свои цели…

…и проверить оружие:

Что касается базовой стратегии, то я решил всегда делать так: буду труси´ть рядом с восходящим трендом, таская за собой страховку из стоп-лосса. Если тренд продлится, я куплю еще. Ну, а если тренд развернется? Пущусь наутек. Я понимал, что меня ждут бесчисленные сюрпризы. О многом придется догадываться. Предположение о правоте в половине случаев может оказаться чересчур оптимистичным. Но теперь моя задача виделась ясней, чем когда-либо. Я должен научиться взирать на акции холодным, бесстрастным взглядом. Я не должен влюбляться в них, когда они растут, и злиться, когда они падают. Не бывает плохих и хороших акций. Бывают только акции растущие и падающие, и я должен держать первые и продавать вторые.

А для этого мне надо было совершить кое-что потруднее всего того, что было прежде. Я должен был взять свои чувства – страх, надежду, жадность – под полный контроль. Я понимал, что для этого потребуется собрать в кулак всю мою волю, но я чувствовал себя как человек, который знает, что в комнате есть свет, и упорно нашаривает выключатель.

Не успел я толком начать торговать по новым правилам, как подписал контракт на двухлетние гастроли по миру со своим шоу. Сразу возникло множество вопросов. К примеру, как я буду вести дела, находясь на другом конце света? Я сразу очень живо припомнил пропущенный звонок от брокера. Если такое могло случиться в Нью-Йорке, как преодолеть эту трудность, будучи за тысячи миль оттуда? Я посоветовался с брокером, и мы решили поддерживать связь посредством телеграфа.

Еще мы договорились, что он будет отправлять мне авиапочтой еженедельный финансовый бюллетень Barron’s. Так я смогу следить, не идут ли какие бумаги в рост. А ежедневные телеграммы сообщали бы котировки акций, которыми я владел. Даже в такие места, как Кашмир и Непал, где шли мои гастроли, телеграммы исправно приходили каждый день. В них содержались цены закрытия моих бумаг на Уолл-стрит.

Чтобы сберечь время и деньги, мы с брокером условились об особом коде. Послания состояли только из перечня букв, обозначающих акции, за каждой из которых шла серия цифр, бессмысленных на первый взгляд. Например, они выглядели так:

Прошло несколько дней, прежде чем я понял, что для должного наблюдения за акциями этого мало. Я не мог выстроить свои ящики, не зная верхнего и нижнего пределов колебаний. Я позвонил в Нью-Йорк и попросил брокера добавлять к цене закрытия минимум и максимум за день. Телеграммы приняли такой вид:

B 32 1/2 (34 1/2 – 32 3/8) L 57 (58 5/8 – 57) U 89 1/2 (91 1/2 – 89) A 120 1/4 (121 1/2 – 120 1/4) F 132 1/4 (134 7/8 – 132 1/4)

Я не просил сообщать объемы торгов, чтобы не загромождать телеграммы. Ведь у всех моих акций объемы торгов были высокими, и я подумал, что если они вдруг сократятся, то я узнаю об этом из Barron’s через несколько дней.

Так как мы с брокером знали, о каких бумагах идет речь, то пользовались только первыми буквами названий компаний. Но поскольку это не были те обычные сокращения названий акций, что известны во всем мире, то эти неизменно загадочные наборы букв и цифр пугали почтовых служащих почти повсеместно. Первое время они не отдавали мне телеграммы, пока я не объяснял подробно, что в них написано.

Они думали, что я не иначе как тайный агент. С таким отношением я сталкивался сплошь и рядом, особенно на Дальнем Востоке. Хуже всего было в Японии. Почтовые служащие там были подозрительнее, чем где-либо; по всей видимости, японские бюрократы еще не до конца избавились от предвоенной шпиономании. Всякий раз, как я переезжал в новый город – Киото, Нагою или Осаку, – тамошние телеграфисты все как один глядели на меня с самыми мрачными сомнениями.

Приходилось каждый раз пускаться в пространные объяснения. А поскольку по-японски я не говорил, это было непросто. Забавно, что они оказывались совершенно счастливы, если я составлял бумагу, объяснявшую содержание моих посланий. А я ведь мог и наврать, но, похоже, это им в голову не приходило. С другой стороны, без такой бумаги они отказывались отправлять мои телеграммы.

Понадобилось много времени, чтобы их отношение изменилось. Я провел в Японии шесть месяцев и в конце концов сделался завсегдатаем телеграфов в большинстве крупных городов. Там даже стали радушно принимать мои телеграммы без расшифровки под подпись. Видно, по стране уже разошлась молва о чокнутом, но, судя по всему, безвредном европейце, без конца славшем и получавшем телеграммы со всякой финансовой тарабарщиной.

За время гастролей я побывал в Гонконге, Стамбуле, Рангуне[3], Маниле, Сингапуре, Стокгольме, Формозе[4], Калькутте, в Японии и многих других местах. Ясное дело, в таких дальних краях я испытывал и другие трудности при отправке и получении корреспонденции.

Одной из главных задач было не прозевать телеграммы во время переездов. Поэтому, пока я был в пути, их слали в два, а то и в три места. Одна и та же телеграмма вполне могла быть адресована в аэропорт Гонконга на рейс №2 компании PanAm, в аэропорт Токио и в токийскую же гостиницу «Никкацу». Таким образом, если она не находила меня перед вылетом, то я получал ее сразу после приземления. Трудности сношений с Уолл-стрит из лаосского Вьентьяна были немыслимыми. Начать с того, что телефонная связь отсутствовала напрочь. Единственная линия была проложена между американской военной миссией и посольством США, и мне от нее толку не было. Чтобы отправить или получить какие-либо послания, надо было брать рикшу и ехать на почту, которая работала восемь часов в сутки и закрывалась минута в минуту.

И так как между Нью-Йорком и Вьентьяном было 12 часов разницы, почта была закрыта как раз в те часы, когда биржа работала. Потому меня без конца терзала мысль, что пока я тут прохлаждаюсь, на рынке происходят важные события.

Придя однажды на почту, я нашел там ожидавшую меня телеграмму, которую переслали из Сайгона в Гонконг, а оттуда – во Вьентьян. Я вскрыл ее дрожащей рукой, будучи готов к самому худшему. К счастью, в ней не было ничего такого, что требовало бы действий.

Но Лаос – это еще что. В столице Непала Катманду, что в Гималаях, телеграфной связи, считай, совсем не было. Единственный аппарат стоял в индийском посольстве, через который и шло все общение с внешним миром.

Служащие посольства, судя по всему, считали, что заботиться о частных телеграммах, адресованных обычным людям, ниже их достоинства, и не утруждали себя их доставкой. Я был вынужден все время названивать в посольство, чтобы узнать, нет ли чего для меня. Иногда я звонил по десять раз, прежде чем мне милостиво разрешали прийти и забрать телеграммы. В довершение всего телеграммы были написаны от руки и едва читались.