– С тобой все в порядке, дорогая? – спросил он неуверенно, посматривая на дочь из-за стола.

– Да, спасибо, папа, чай чудесный, – соврала она. Ей было немного стыдно за это вранье, но не хотелось нарушать традиционного покоя и размеренности этих случавшихся раз в неделю чаепитий отца и бабушки.

Она знала, с каким нетерпением оба ждали очередной встречи.

– Еще кусочек торта, дорогая?

Кэролайн Стэнсфилд ничуть не утратила присущей ей способности немедленно улавливать самые важные нюансы момента. Всем в Палм-Бич был хорошо известен восхитительный вкус замечательных тортов из кондитерской «Туджейс».

– Нет, спасибо, бабушка, но я выпила бы еще чаю. Кэролайн Стэнсфилд управлялась с тонким лиможским фарфором с привычной ловкостью человека, рожденного в богатом особняке: сначала немного холодного молока, потом заварки через старинное георганское ситечко, немного горячей воды из серебряного кувшина времен Георга Третьего; сахарницу она передала внучке вместе с чашкой и блюдцем. Ее старые руки действовали умело, красноречиво свидетельствуя о том, что годы не поколебали ясности ее мыслей.

– Думаю, нам потребуется еще немного горячей воды, Браун.

Старый дворецкий несколько неловко выплыл из тени террасы, чтобы выполнить просьбу своей хозяйки. О чае позаботились, теперь настал черед поговорить о политике. Это была их постоянная тема.

– Как у тебя с поддержкой в Далласе?

– Все, что у нас есть, задействовано. Долгие годы работы с фундаменталистами принесли свои плоды. Беда в том, что их поддержка – это палка о двух концах.

– Сейчас это, может быть, и так, – задумчиво отозвалась Кэролайн. Она потрогала двойную нитку жемчуга на морщинистой шее. – Но я чувствую, что настроение в Америке изменилось. Появилась жажда целей: стремление к духовному возрождению. Автомобили и стиральные машины уже в прошлом. Игнорировать духовные запросы общества опасно для политиков. Через десять лет мы можем не узнать нашей страны. – Она замолчала, словно в неуверенности, хочется ей или нет признать это. Потом решилась. Все будет нормально, пока кто-то из Стэнсфилдов находится у руля. – Думаю, тебе стоит держаться поближе к фанатикам, Бобби. Может быть, сегодня они и фанатики, но если учесть, как все меняется, то вчерашние консерваторы сейчас представляются тайными социалистами.

– Я склонен согласиться с этим, мама.

Ой, в животе у Кристи заурчало. Очевидно, чай не помог. То, что представлялось отвлеченно возможным, стало определенно вероятным.

– Бабушка, можно я спущусь вниз? Мне нужно в ванную. – Она молила Бога, чтобы никто не заметил, как она побледнела.

– Конечно, дорогая.

Кэролайн Стэнсфилд воспользовалась отсутствием Кристи, чтобы коснуться деликатного вопроса. В каком-то смысле это тоже имело отношение к политике.

– Какой прекрасный, милый ребенок, Бобби. А как ее мать?

Кэролайн стремилась избегать упоминания Джо Энн по имени. Это всегда было «твоя жена», «мать Кристи», а иногда и нечто гораздо менее лестное.

Бобби небрежно усмехнулся.

– О, ты знаешь Джо Энн. Занята своими светскими играми, как будто вся жизнь ее зависит от этого. После того как умерла Марджори Донахью, она просто увязла во всем этом. Если бы она отдавала моей политической деятельности хоть малую долю той энергии, что расходует на свои благотворительные мероприятия и вечера, мне не о чем было бы беспокоиться.

На лице Кэролайн появилось довольно лукавое выражение. Она внимательно посмотрела на сына. Так хорошо смотрится. Определенно подходящий материал для изготовления президента. И шансы неплохи. Лучше, чем у бедного старого Фреда. А еще не так давно она была совсем не уверена, хочет ли он этого.

– Я слышала, Лайза Блэсс вернулась в город. Очевидно, старый Вернон оставил ей все, что у него было. За пятилетние труды недурно.

Легкая тень набежала на лицо Бобби. Лайза Старр. Его Лайза. Замужем за древним стариком. Родила ему сына. Избавившись от его, Бобби, ребенка.

В воображении своем он видел ее лицо, полное боли от его жестоких слов. Он вспомнил ее ужас, ненависть, исказившую ее черты, яд, изливавшийся из ее глаз. Он уже и не знал, каковы теперь его чувства к ней, но он никогда не забывал ее, а его политический опыт подсказывал, что каким-то неведомым образом она может представлять для него угрозу. Особенно сейчас, когда она наконец обрела богатство.

В туалете, этажом ниже, Кристи Стэнсфилд было совсем плохо. Но никто не должен знать об этом. Она все сделает, умоется и вернется так, словно ничего и не произошло. Шоколадный торт. Он всегда заканчивался для нее плохо. Шоколадный торт. У-у-у-у! Она склонила маленькую головку над унитазом и ждала неизбежного, и пока ее отец предавался размышлениям о девушке, с которой он так плохо обошелся, о женщине, которая теперь обретет влияние в Палм-Бич, Кристи вывернуло наизнанку в кристально-чистые воды безупречно белого унитаза.

Скотт Блэсс задумчиво лежал на обитом шелком диване и смотрел на свою мать. Выражение угрюмого безразличия на его лице было обычным для богатых подростков по всему свету, но в данном случае оно скрывало чувства, далеко не ординарные. Ощущения были противоречивы, и невероятно переплетены – мучительное сочетание роз и колючей проволоки, острых шипов и сладостных ароматов, восхищения и ненависти.

Забыв о том, как она действует на своего семнадцатилетнего сына, Лайза Блэсс говорила по телефону с целеустремленностью прирожденного бизнесмена. Она вкладывала в разговор свое очарование, энергию, страсть, а Скотту было бы вполне достаточно и какого-нибудь одного из этих качеств. Так было всегда с того момента, когда он впервые увидел ее. Когда она спускалась по эскалатору в международном аэропорту Палм-Бич, и от нее исходил волшебный аромат, а похожа она была на изумленную богиню. С тех пор он был влюблен в нее, и до сего момента его любовь все еще оставалась невостребованной. Пока это, несомненно, было самым большим разочарованием в его жизни. Разве мать не должна любить своего сына? Беспрестанно он был занят поисками причины ее безразличия к нему и, оказавшись не в состоянии обнаружить ее, пришел к заключению, что причина, очевидно, в нем самом. Какой-то чудовищный изъян в его личности таинственным образом мешал полюбить его, сделал его недостойным материнской привязанности.

«Пойди покатайся на серфинге, милый. Такая хорошая тренировка», – сказала как-то она ему.

В то время ему было шесть лет. Сейчас он уже стал чемпионом Флориды.

«Я просто восхищаюсь теми, кто разбирается в моторах».

На следующий же день он упросил Чарли Старка принять его на работу механиком без жалования и все лето проработал в мастерской магазина «Мустанг парадайз». А потом сумел из груды деталей собрать двигатель «мустанга» 1977 года в кромешной темноте и с одной рукой, привязанной за спиной.

«Парень, выросший на улицах Уэст-Палма, стоит дюжины жалких бездельников, которые слоняются по Палм-Бич!»

Целых два года он отказывался разговаривать с кем-либо, у кого были «правильные» произношение и одежда, и водился исключительно с грубыми и крутыми парнями, жившими по соседству с такими барами, как «У Рокси», или ресторанами, где играли музыку в стиле «кантри», по другую сторону от проходившей вдоль берега железной дороги.

Но все это было напрасно. Ледяное безразличие матери оставалось неколебимым, словно законы мидян и персов. Нельзя сказать, чтобы она ссорилась с ним или не обращала на него внимания. Она всегда была готова поддержать его или дать совет. Просто она не принимала его близко к сердцу, и это повергло его в безумное отчаяние.

Во время телефонного разговора мать часто улыбалась, но Скотту было понятно, что ей совсем не нравится то, что она слышит в трубке.

– Знаете, Морт, вы меня совершенно ошарашили. У меня и мысли не возникало, что Энн не устраивает контракт. Да она ведь этот уик-энд проводит у нас. Только сейчас отправилась поплавать в бассейне. Она мне ничего не говорила. Не было даже никакого намека.