Бобби отчаянно пытался нащупать тот кран, открыв который, можно было пустить ледяную воду и залип. пламя чувств. Он желал эту девушку. Но ее всепоглощающая любовь разбилась о непоколебимую цель его амбиций, и могущественной волне предстояло разлететься в мелкую водяную пыль от удара об этот несокрушимый волнолом. Жестоко быть добрым. Необходимо сжечь все мосты. По отношению к ней это единственно возможный вариант. Он не имеет права сделать ее своей любовницей. Он не может жениться на ней. Он принадлежит Америке, будущему Америки, каким он его понимает. Лайза Старр будет вытеснена из его жизни, но, возможно, никогда не уйдет совсем из его сердца.

Как дитя библейского Авраама, она должна быть принесена в жертву на алтаре более высоких устремлений, и Бобби молил Бога, чтобы она и он оказались в состоянии пережить это.

– Лайза, боюсь, о женитьбе не может быть речи. Так было всегда, и я виноват в том, что не дал тебе этого ясно понять. Бог свидетель, я не сноб, но есть вещи, которые, с точки зрения политики, абсолютно лишены смысла, а именно политика – это то, что имеет для меня первоочередное значение. Джо Энн говорила мне, что твоя мать раньше работала в этом доме. Жаль, что ты не сказала мне об этом. Само по себе это не так уж и важно, но все-таки мне следовало об этом знать. Из-за такого факта пресса может сильно навредить мне. Поверь мне, я знаю, на что они способны. И потом, это же затронет всю семью. Мою мать, имя Стэнсфилдов. Ты ведь так молода. У тебя столько всего впереди. Когда-нибудь ты встретишь человека лучше меня и будешь вспоминать это…

Бобби морщился, когда произносил эту небольшую, но мерзкую речь. Нажимать на красную кнопку было бы легче.

– Что?! – промолвила Лайза.

Это были самые жестокие и отвратительные слова, какие ей приходилось когда-либо слышать, и произносил их человек, которого она любила. Практически он сообщил ей, что она не достаточно хороша, чтобы быть матерью его ребенка. Она запятнала род Стэнсфилдов, осквернила его своим невинным ребенком. Конечно же, Он не мог так думать.

– Что? – повторила она, разум ее помутился и оцепенел от потрясения.

– Думаю, ты должна понимать, что я имею в виду. Он уже не мог начать все сначала. Он судорожно сглотнул. Придется пройти весь путь до конца.

– Джо Энн сказала мне, что существует еще одна проблема, Лайза. Я не знал, что ты бисексуальна. Это оказалось для меня большой неожиданностью. Боюсь, это тоже весьма неприятная новость и с политической точки зрения, и с моей личной. Как тебе известно, я твердо выступаю и всегда выступал против гомосексуализма. Мне было очень трудно с этим примириться.

По крайней мере, это было правдой. В каком-то смысле все было правдой, но слова его шли от разума, а не от сердца.

«Лесбиянка? Где? Почему? Как? Кто?» Ответов не было, зато она почувствовала, как в ней закипает гнев. Рождение самой себя. Возрождение. Она взлелеет свое чувство, выпестует его, взрастит его, с тем чтобы оно заменило ту ошеломляющую нереальность, которая охватила ее.

– Бобби, что за чушь ты городишь?

Она встала, пальцы ее впились в ладони, кровь стучала в ушах. В горле застрял вызывающий тошноту комок.

Бобби смотрел на нее. Внутри у него словно что-то начало раскручиваться. Дело сделано. Руки его в крови. О Боже, она великолепна. Красивей женщины он не встречал. Никогда больше его не попросят принести такую жертву. Он отдал все, и парадоксально, но это вызывало у него гордость. Именно это отличает овец от козлищ. Чтобы чего-то добиться, надо этого достаточно сильно хотеть. Надо быть готовым к тому, что за это придется дорого заплатить.

Оставалось поставить последнюю точку.

– А что касается ребенка, Лайза… Ну, ты ведь знаешь, неприятие абортов лежит в основе моих убеждений. Но ребенок получит все необходимое. Ни ты, ни он не будете нуждаться в деньгах. Я обещаю тебе это.

От этих слов душа Лайзы вспыхнула, словно горящая спичка, на которую плеснули керосина. Теперь она видела это. Видела чванливость, черствое равнодушие к ней и к правде, бессердечность. Перед глазами ее предстали неприкрытая амбициозность, жестокость, безоглядное и непоколебимое самомнение. Внутри у нее все сжалось, а в сердце запылала ненависть.

Ярость бушевала и металась вокруг нее, порождая электрические разряды, которые с сухим треском раскладывали атмосферу.

Она шагнула к нему. Бобби сделал шаг назад.

– Бобби, знаешь ли ты, что я собираюсь сделать, когда уйду из этого мерзкого дома? Я найду самого грязного врача, с самой гнусной репутацией, и заставлю его вырвать из меня все, что там есть твоего, и спустить в канализацию. Вместе со всеми моими воспоминаниями о тебе.

Лайза постаралась так прислонить свой велосипед к одной из ослепительно белых колонн, выстроившихся вдоль фасадов особняка Дьюков, чтобы откололся кусочек краски, и ей это удалось. Выпрямившись, она прошла мимо одетого в темный пиджак и брюки в полоску дворецкого, словно его и не существовало. В отделанном мрамором переднем холле она в некотором замешательстве остановилась под старинной хрустальной люстрой и осмотрелась по сторонам. Было восемь часов утра.

Перескакивая через ступеньки, она двинулась вверх по лестнице, отделанной каррарским мрамором. Спальню Джо Энн будет найти не так уж и сложно.

За ней по пятам, протестующе бормоча и тщетно размахивая руками, следовал англичанин-дворецкий.

Уже вторая из испробованных дверей привела Лайзу к цели.

Джо Энн возлежала, словно королева, на, огромной кровати, к губам она подносила чашку из нежно-хрупкого фарфора «Краун дерби».

Лайза остановилась в ногах кровати, побелевшая от ярости. Она просто вся тряслась от гнева. Позади дворецкий только добрался до двери.

– Мадам, мне очень жаль, но я не мог остановить ее. Джо Энн поставила чашку. Она отчасти предвкушала это. Пожалуй, похоже на то, что она победила. Кажется, предыдущая фамилия миссис Бобби Стэнсфилд будет Дьюк, а не Старр. Так и надо этой девчонке. Никому не позволено становиться у нее на пути. Никто не должен даже брать на себя смелость пытаться это сделать. Однако, как жаль, что она не стала ковать железо, пока оно было горячо, в этом проклятом джакуззи. Ей уже никогда не заполучить этого восхитительного тела.

– Все в порядке, Робертс. Думаю, вам лучше оставить нас. Похоже, мисс Старр хочет мне кое-что сказать.

– Ты абсолютно права, я действительно хочу кое-что сказать. Ты напакостила. Ты – сука. Какого черта ты это сделала?

– Моя дорогая Лайза, не надо впадать в мелодраму. Послушай, милая, ты сама не перестаешь себе пакостить с тех пор, как твоя нога ступила в этот город. Кто ты, по-твоему, черт побери, такая?

– Я точно знаю, кто я такая и кто ты. Ты злобная, отвратительная лгунья. Ты сказала Бобби, будто я лесбиянка. Ты знаешь, что это не правда.

– Правда? Не правда? Ты наивная дурочка. Плевала я на правду. Кстати, даже если это не так, целуешься ты точно как лесбиянка.

Лайза, не веря тому, что слышит, покачала головой. Она почему-то не ожидала такой реакции. Джо Энн открыто наслаждалась, изводя ее, готовая еще больше ее унизить. Лайза пришла в полную растерянность от столкновения с такой, бьющей через край откровенной порочностью.

– Почему ты так поступила со мной, Джо Энн? Ты что, сама хочешь заполучить его? Или хотела навредить мне?

Гнев стихал. Теперь она была озадачена, глубоко оскорблена, но все же отчаянно жаждала знать, почему это случилось, понять истоки зла, которое разбило ей сердце и разрушило ее жизнь.

– Почему ты солгала ему? Почему рассказала ему о моей матери? Я хотела это сделать сама. Ты поступила ужасно.

Джо Энн откинулась на подушки, глаза ее недобро блеснули. Девочка показала свою слабость, а ее приучили наносить при проявлении слабости смертельный удар. Когда Джо Энн заговорила, голос ее был тих, а слова переполнены ядовитым сарказмом.

– Ты действительно не понимаешь, правда? Ты появилась в этом городе вся с такими ясными глазами и пушистым хвостом и вообразила, будто все позабудут, откуда ты взялась и что собой представляешь. Неужели тебе не понятно, Лайза Старр, что ты просто круглый ноль без палочки, без прошлого, без настоящего и без будущего? Ты здесь никто. Ты возникла из грязной части города, от грязных родителей и посмела войти в наш мир и делать вид, что ты нам ровня. Бобби Стэнсфилд, видишь ли, слишком большой куш. Он наш. Или, по крайней мере, мой. Крошка, у тебя не было никаких шансов. Ну хорошо, я приложила руку к тому, чтобы тебя выставили за дверь, но ты и так никогда не была чем-то большим, чем недалекой и удобной подстилкой, так что мне не пришлось и особо стараться. Твоя могила была вырыта еще до того, как ты родилась. Тебе следовало бы быть умнее и подобрать себе более достойных родителей.