По дороге к машине Дон заметил, что по-прежнему держит в руке открытку с собором в Ипре. Он машинально сунул ее во внутренний карман пиджака, забыв о порванной подкладке. Открытка тут же провалилась в дыру. Он огорченно нащупал ее под подкладкой, в самом низу, выругался, но выуживать ее оттуда в темноте у него было ни сил, ни желания. Полежит под подкладкой до прихода Эрика, ничего с ней не сделается.

Дон залез в машину, откинул спинку сиденья и задумался. Но как только он прикрыл глаза, к горлу подступила тошнота – определенно, с этим русским клоназепамом что-то не так.

Баранка руля почему-то казалась овальной, хотя он прекрасно знал, что она круглая… и ручку двери удалось нащупать только с третьей попытки.

В машине было очень душно. Пальцы не слушались. Он не столько вылез, сколько вывалился из салона и лег в нелепой позе на траву, пытаясь отдышаться. Ноги быстро онемели и словно наполнились газировкой.

Дон заставил себя встать и несколько шагов сделал почти бессознательно, потому что, когда остановился, обнаружил, что теперь силуэт дачи виднеется где-то наверху, а перед ним в лунном свете змеится тропинка.

Змеится… есть такое слово? Странное, в общем, словцо…

В поисках чего-то, что могло бы облегчить его состояние, он начал копаться в сумке среди конвалют, баночек и одноразовых шприцов, а «газированные» ноги сами куда-то его несли.

Сосняк становился все гуще. Шершавые стволы обступали его со всех сторон, кроны над головой угрожающе смыкались, словно хотели заключить его в какое-то подобие пещеры.

Первую же таблетку он уронил, попытался найти – но куда там, в такой темнотище…

Дон закрыл глаза и обессиленно уселся на ковер прошлогодней хвои.

Смогу ли я встать в таком состоянии, безнадежно подумал он. Вряд ли. Грудь сдавило, дыхание стало быстрым и поверхностным, как у собаки.

Он не на шутку испугался. Наугад проглотил несколько таблеток, сам точно не зная, что именно глотает, – и отключился.

Дон открыл глаза и посмотрел в небо. Странно, небо поблекло… разве две минуты назад оно не было совершенно черным? А теперь бежевое, какие-то голубые полоски… неужели уже светает? Не дай бог, ныряльщик застал его в таком виде.

Он сел и ошарашенно огляделся.

И в самом деле – наступило утро. Где-то пел дрозд, между деревьями поблескивала вода. Он прошел несколько шагов вперед. Т-образные мостки, ковер кувшинок… на стойках мостков играют золотистые отблески воды.

Красная клетчатая рубаха на досках. Ныряльщик утонул, пришла ему в голову дурацкая мысль. Пошел купаться и утонул. Иначе как объяснить включенную кофеварку и работающий компьютер? И открытую входную дверь?

Он крикнул что-то и сам удивился – зачем? Неуверенно подошел поближе к мосткам и понял, что кричал не зря: там, на полянке, кто-то спал нагишом.

Трава вокруг ныряльщика блестела от росы… это же он, ныряльщик? Кому же еще здесь спать? Дон вспомнил бутылки в доме – джин, вино… После такого количества спиртного можно вполне уснуть на травке. Но вокруг крупной головы дайвера росы не было, голова лежала в странной ржаво-красной луже.

Он подошел поближе. Солнце, несмотря на ранний час, светило все ярче.

Никаких сомнений быть не могло, но Дон все равно решил, что это галлюцинация, – левая половина лица дайвера была изуродована, чудовищная рана шла от виска к переносице, через глазницу.

Глаза не было. Наверное, лежит где-то здесь, в грязи, пришла дикая мысль… а может быть, глаз на месте, не поймешь – вся левая половина лица покрыта лепешкой запекшейся крови.

Против воли он подошел поближе и опустился на колени.

Его руки, руки врача-хирурга, потянулись к изуродованной голове покойника, но он тут же согнулся в три погибели, чтобы удержать приступ рвоты. Опять бешено заколотилось сердце.

Дон потянулся к заветной сумке. Нащупав прямоугольную упаковку, вытащил ее из сумки. Но это была не коробка с лекарствами, это был мобильный телефон. Он нажал кнопку – батарея вот-вот разрядится окончательно. Преодолевая тошноту, он нащупал три цифры и нажал их почти одновременно: 1–1–2[24].

В нескольких сантиметрах от фигурных алюминиевых подножек мотоцикла с дикой скоростью летел асфальт Эресундского моста. Елена прижалась грудью к белоснежному бензобаку из углепласта. Она давно попросила укоротить пружины подвески. Управление стало более точным, но при малейшей трещине в асфальте удары колес передавались прямо на тело. Каждый раз ей приходилось немного привставать, чтобы смягчить удары. Это было даже хорошо – такая езда требовала полной сосредоточенности и хоть немного, но отвлекала от навязчивой картины. Но полностью отключиться не удавалось – она видела перед собой обмякшее тело дайвера и заливавшую его лицо кровь.

Если бы бутылка в ее руке была целой, тогда можно было бы найти какое-то оправдание. Можно было бы сказать, что она ударила его в порядке самозащиты, что удар помимо ее воли пришелся в наиболее уязвимое место…

Но все это было не так. Она сама ударом о камень отбила донышко у бутылки и всадила кинжально-острое стекло в висок дайвера.

Ее преследовал запах его гениталий – он же пытался принудить ее к оральному сексу. Но сам момент удара в памяти не отложился.

Елена с содроганием вспомнила, с каким трудом вытащила разбитую бутылку из его черепа.

Дальше память становилась фрагментарной – вот она надевает блузку, сапоги… наверное, именно в эти секунды она услышала звук приближающегося автомобиля.

Помнит, как побежала по темной тропинке, помнит удивление, когда обнаружила, что все еще сжимает в руке разбитую бутылку, помнит, как, размахнувшись, забросила ее в кусты…

У самой дачи ее ослепил свет фар. Какая-то машина остановилась у забора и стояла с включенным дальним светом. Никто из нее не выходил. Это было непонятно и страшно, ее охватило отчаяние. Она ни о чем больше не могла думать – только бы не потерять крест.

Елена побежала к роще – там был спрятан мотоцикл. Завернула крест в дождевик и затолкала за пазуху. Мотор взревел, и она унеслась в ночь.

Следующая врезавшаяся в память картинка – синий указатель с надписью «Людвика 16 км». Там она остановилась и зашла в березняк пописать. В голове немного прояснилось. Конечно, это была ошибка – бежать сломя голову, даже не попытавшись выяснить, о каком еще «сюрпризе» говорил дайвер. Но теперь уже поздно об этом думать. Что бы там ни говорили, крест она нашла.

Елена вернулась к мотоциклу, облачилась в кожаный комбинезон, натянула матово-черный интегральный шлем и полетела дальше.

До Йончёпинга дорога был пустой. Шведы начали просыпаться, только когда она уже была между Хельсинборгом и Мальме. Елена снизила скорость и подняла голову от бледно-зеленого дисплея. Промелькнули видеокамеры датской таможни.

Наконец она вернулась в Европу.

Проскочив пригороды Копенгагена, она продолжала путь по трассе Е-20 вдоль зеландского берега, свернула, следуя полученным инструкциям, на Гордозавей, потом направо, на Страндвей, и остановилась у последнего в ряду одинаковых кирпичных домов.

Елена сняла шлем и помассировала виски, чтобы избавиться от шума в ушах. Этот шум появился еще на рассвете, и она поначалу решила, что это приглушенный шлемом звук мотора. Но шум продолжался и теперь, когда вокруг было тихо. Он то усиливался, то ослабевал, но избавиться от него полностью не удалось, шум присутствовал все время, будто она, засыпая, слышала убаюкивающий шепот матери.

Крест так и лежал у нее за пазухой. Она расстегнула кожаный комбинезон и пощупала его. Странно, пролежав столько времени на груди, металл был холодным, как лед.

Елена застегнула молнию, уперлась руками в бензобак и соскользнула с седла. На присыпанном песком асфальте остались следы сапог.