Увидев, что я огорчился, она взяла меня за руку и вдруг с глубокой искренностью попросила:

– Да не переживайте вы так! Эта ваша находка настолько уникальна, что никуда затеряться не могла. Найдется. В Эрмитаж обратитесь в Петербурге, в музеи этнографии, в местные краеведческие. Звоните и звоните. А еще лучше – просто пишите. И копию посылайте с вашей тетрадки. И вот что еще – попробуйте археологов порасспрашивать. Они уж точно должны быть в курсе дела, ведь это их родная стихия.

Нет, качали головами археологи. В таком составе коллекцию никогда не видели. Клады? Да, бывают, но такие богатые – очень редко. А тут столько золота, просто дух захватывает. Нет, отвечали мне в музеях, которые я обшаривал с угрюмой методичностью, ничего такого не поступало ни до войны, ни после. Нет, записи никуда не терялись, просто не приносили подобных находок. Один из музейных директоров поглядел на меня как на придурка и сказал:

– Слушайте, неужели вы думаете, что если бы таковая золотая находка имелась, о ней бы никто не знал? Да такая находка сразу становится знаменитой! Вас просто надули.

– Простите, не понял…

– Надули, – повторил директор, брезгливо поджимая губы, – придумали все об этом золоте и голову морочат.

Я даже не знал, что ему возразить. Эта мысль мне и самому в голову приходила. Надули и голову морочат. Но как же…

– Нет, – сказал я твердо, – не морочат. Ошибаются – это может. Но не морочат. Хотите, возьмите тетрадку на экспертизу и установите точное время напи…

– Буду я еще себе голову чепухой забивать, – отказал мне этот человек. – И вам тоже не советую, а то свихнетесь.

Наконец настал день, когда я просто обхватил эту голову руками и едва не взвыл от досады. Матка боска ченстоховска! Да как же найти хотя бы тонкую ниточку, которая приведет меня к правде? Может быть, эту коллекцию разрознили, и она просто не дошла до музеев в полном виде? Клад ведь, а не курган. Скифское золото приобщили к скифскому, сибирское – к сибирскому, монгольское – к монгольскому, азиатское – к азиатскому, а серебряный крест с рубином и латиницей – к германскому серебру. Могли? А почему бы нет? Но если не найти всю коллекцию, то как искать разрозненные вещи?

– Левка, – позвонил я своему старинному приятелю, с которым дружу с самого детства, – ты ведь историк, вот и выручай.

И я рассказал ему вкратце о странном ящичке с тетрадкой, о музейных отказах и о своих подозрениях.

– Хм, – сказал он весело, – ну ты попал! Твои разрозненные изделия из желтого металла можно искать вечность. Впрочем, я к тебе вечером подгребу, покажешь мне тетрадку этого Грабишкина, хоть с полным описанием познакомлюсь.

– Левка, – закричал я, – ты первый человек, который на тетрадку согласился посмотреть. Я ж ее даже на экспертизу предлагал.

– Ну, – фыркнул он, – сам ведь понимаешь: для музейщиков все кладоискатели – психи. У тебя есть тетрадка с полным описанием? Все находки у тебя из чистого золота? Хоть и журналюга, а где гарантия, что не псих? Вот появлюсь, возьмем пивка, покумекаем, вдруг что полезное в голову-то и придет.

Вечером друг мой Лева сидел рядом и лихорадочно листал тетрадку учителя Грабишкина. Особенно внимательно он вглядывался в зарисовки и так увлекся, что даже про пиво с чипсами напрочь забыл.

– Слушай, – сказал он вдруг, – понимаю, почему тебя все посылают.

– Почему же?

– Да… видишь ли, твоего клада не может быть.

– Как не может, если есть?

– Хм, – покачал он головой, – монеты больно уж странные.

Я-то на монеты вовсе внимания не обратил. Какие еще монеты, если тут олени да барсы? А он сразу ринулся в свою нумизматическую стихию.

– Смотри, – показал, – что твой Грабишкин рисует и пишет. Ни больше, ни меньше – скифскую античную монету. Ну, известно, что были у этих скифов монетные знаки. Но эта-то вообще из всего ряда выпадает. На ней что написано, если учителю твоему верить?

– Где написано? – сперва не сообразил я.

– Да вот же, – ткнул он пальцем в какие-то странные закорючки. – Это греческий. «Народ степей, – перевожу, если не знаешь этого прекрасного древнего языка, – победит богов морей». Черт знает что, а не монета! А подписана, между прочим, известным царем.

– Известным? – еще больше насторожился я. – Откуда известным?

– Из Геродота, – сказал Левка. – Скилом этого царя звали. А рядом другая монета, и на ней надпись, которая переводится так: «Быстроногие кони оседлают воды». А царь тот же – Скил.

– Ну и что странного? Мало ли что они на своих денежных знаках писали.

– Дурак, – вздохнул Левка. – Писать-то они много что писали, но обычно не такое. И заметь, на второй монете текст начертан на латыни. Понимаешь, на латыни! А на черта при Скиле этим скифам сдалась латынь, когда кругом были греческие полисы? И, внимание: Грабишкин пишет, что «данные монеты были помещены отдельно от остальных вместе с золотыми украшениями в виде оленя и орла, а также гребня с барсом и золотой пластины с изображением бородатого скифа».

– Ну и что?

– Да как что, наивный ты человек, – воскликнул Левка и даже всплеснул руками. – Ты посмотри на эти зарисовки! Это же вещи разных скифских эпох, а может, и разных регионов! Но они описаны все оптом, они лежали все вместе. Ты сам-то хоть понимаешь, что это может означать?

– Нет, – признался я.

– Вот и я не понимаю, – вздохнул он, – предполагаю… но нет, слишком дурацкая догадка!

– Дурацкая? Объясни хоть!

– Нет, потом, – уперся он, – если подтвердится.

Я Левку хорошо знаю. Если он отказывается что-то говорить, то так и будет молчать, как партизан на допросе. Так что я и спрашивать его больше не стал, завел разговор о другом.

– А тебе не кажется, – спросил, – что тут слишком много как раз скифских вещей?

– Пока не знаю, – вздохнул он так тяжело, точно у него на душе кошки скребли. – Тут есть, пожалуйста, персидские монеты, причем хорошо датированные – шестнадцатый век. Тут есть ордынские монеты, тоже датированные. Видишь, «Мамай» написано? Значит, четырнадцатый век. Есть монеты хана Тохтамыша – вон на них еще написано русскими буквами: «Царь Тохтамыш». Есть монеты государства Ильханов, тоже четырнадцатый век, потому что потом его попросту не было. Есть полновесные немецкие талеры. А крест… крест – он еще интереснее… Может быть, интереснее всего. Твой Грабишкин пишет, что это серебряный крест, принадлежавший магистру Ливонского ордена, и что-то там про Александра Невского. Надпись вроде обычная, латинская, «Бог Святая Любовь» написано. Откуда он взял, что это магистерский крест? Может, из-за рубина? Или из-за размера? Смотри, какой он размер указывает! Десять на пятнадцать сантиметров! Нет, не понимаю. А погляди еще: царская диадема из червонного золота, ба, нет, не могу!

Левка захлопнул тетрадку и захохотал.

– Да не смотри ты на меня так, – сказал он, отдышавшись. – Твой Грабишкин там адрес клада указал.

– Да это ж здорово! – в восторге даже вскрикнул я, досадуя, что сам не заметил.

– Чего уж здорового, – помрачнел Лев. – Адрес этого, прости, клада таков: Грановитая палата, Москва.

– Что? – не поверил я своим ушам. – Почему Грановитая?

– Да откуда ж я знаю! – потер мой приятель лоб. – Написано так. – Он снова открыл тетрадку, отыскал в ней нужный абзац. – Вот, изволь, читаю: «Царская диадема червонного золота с головы персидской княжны из царской сокровищницы (Грановитая палата), отобранная товарищем Августом Родиным, – не слыхал о таком! – из рук национального героя Степана Разина». Как хочешь, так и понимай. А, гляди-ка, и про этот ливонский крест тоже кое-что дополнено. Тут… ох нет… конечно: «Отобран национальным героем Александром Невским 8 апреля 1242 года…» Не знаю, можно ли после этого Грабишкину вообще хоть на грош верить!

– А что нам остается, – помрачнел и я. – придется. Рисовал-то он с находок, а не с больного воображения.