© Александр Иванович Макеев, 2015

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

За вагонным окном, затуманенным снаружи поздними заморозками, а внутри дыханием пассажиров общего вагона, замелькали дачные посёлки и платформы. Деревья, готовившиеся вот-вот распуститься, просвечивали сиреневым отливом почек, местами переходящим в зелень.

Андрей Чуваев сидел у окна, и уткнувшись лбом в вагонное стекло, в который раз задавал себе одни и те же вопросы: зачем он едет? что его ждёт? кто его ждёт?

Впервые в Москве он был в прошлом году, когда их часть переводили под Харьков, и никакая, даже самая кривая дорога, не вела через столицу, в которой училась его сестра. Но волею случая или судьбы он попал на глаза полковому начальнику, пожелавшему отправить Андрея вместе с семьёй и трофеями в Харьков через Москву. Дородная полковничиха вместе с двумя дочерьми ехала к дальним родственникам мужа, которых никогда не видела и, познакомившись с которыми, забыла о приставленном к ней денщике.

Сестра Андрея, Анюта, первая из семьи вступила на тропу высшего образования и, видимо, возгордившись будущим инженерством, не навестила родителей прошлым летом, и Андрей, на правах брата, решил пожурить сестру, а если будет необходимость, реализовать и более строгие родительские наказы. Но когда он увидел Анюту, все сердитые родительские наставления были забыты, чему также способствовало обилие однокурсниц, при которых никакого серьёзного разговора произойти не могло. В общежитии на него налетело столько девчат, что в первый момент он никак не мог понять, кто из них Анюта. Все хотели посмотреть на фронтовика, брата их подруги, да и просто на мужчину.

В Харьковском гарнизоне Андрей часто вспоминал дни, проведённые в Москве, сетуя на себя за то, что не смог как следует присмотреться к жизни сестры, наставить её на правильное отношение к родителям, да и к жизни, конечно. Но потом все эти мысли отодвинулись на потом, до демобилизации. И вот это потом наступило. Демобилизация накатила неожиданно и быстро. Устоявшаяся солдатская жизнь была позади, армейские рельсы оборвались, и настала гражданская жизнь при полной неопределённости выбора положения в ней.

Приехав к родителям, в маленький провинциальный городок, он старался быть в стороне от той жизни, в которую были вовлечены обыватели. От посещения киношек и единственного в городке парка культуры и отдыха, от девушек и от всего того, что было положено делать в его возрасте. Побыв дома две недели, Андрей, получив письмо от Анюты, в одночасье собрался и поехал на встречу со столичной жизнью.

В письме промелькнуло упоминание о Кате, которая помнит его и ждёт. За прошедший год Андрей ни разу не вспомнил о ней, да и вспоминать было нечего ни при частом повторе её имени в песнях, льющихся из уличный репродукторов, ни в привете от неё. Так, одна из подруг сестры. Что же сейчас, по пришествию года…

– Эй, служивый! Солдатик! Очнись. Голову приморозишь. Чем думать будешь?

Андрей отлепил лоб от стекла и повернулся на голос. Его тормошила соседка, севшая в вагон в предрассветных сумерках. От её многочисленных платков шёл парок. Видимо, на пути к станции ей пришлось изрядно промокнуть под весенним дождиком.

– Слушай, милок,. Москва скоро. Пора вещи собирать. – Она взглянула на свою связку, закинутую каким-то добряком на самую верхнюю полку. – Ты к кому едешь?

– К сестре, бабуля.

– Да какая я тебе бабуля? Внучок нашёлся. Я тебе ещё в тётки гожусь. Бабуля!

– Не обижайся, сестрёнка.

– Ну, вот, опять шутит. И что вы все шутить начали?

– Время такое наступило. Можно и пошутить, – ответил Андрей и попытался отвернуться от назойливой попутчицы. Но сделать это было не так просто. Ответное слово для неё было равносильно мелочи, отданной цыганке – меньше червонца не отделаешься.

– Сестра в Москве что делает?

– Учится.

– Встречать будет, значит?

– Она меня вчера ждала. Пришлось задержаться на день.

– А жить у неё будешь?

– Вряд ли. Она сама в общежитии живёт. Пристроюсь где-нибудь.

– Мил человек, помоги мне ради Христа. Может, и я тебе пригожусь. У меня в Москве родни много. – Она снова посмотрела на свою связку. – Понадеялась я на себя, а теперь вижу, что правильно ты меня в старухи списал. Промокла маненько, поясницу ломит.

– Нести-то далеко?

– Да тебе и нести не придётся. Сразу на метро сядем. А там два шага, рядом… Согласен?

– Что с тобой делать?

Старуха, успокоившись ответом, сразу глубоко задышала и стала похрапывать.

В конце вагона хлопнула дверь.

– Граждане пассажиры. Наш поезд прибывает в столицу Союза советских социалистических республик, город-герой Москва. Просьба не забывать свои вещи и не суетиться при выходе.

Андрей стянул с полки старухину связку, и сразу вагон огласился старухиным воплем:

– Ах ты, бандит проклятый. Дьяволов сын. Люди! Люди!…

– Да ты что, заспала что ли? То помоги, то обворовали её. На, тащи свои мешки.

– Ты это? А я со спины не признала. Прости. Что, уже приехали?

– Поднимайся, пошли.

Старуха принялась накручивать свои платки

– Погоди ты. Куда торопишься? Али Москвы не знаешь. Пусть схлынут. В толпе не только вещи потерять можно, себя не найдешь.

По проходу шли люди с кульками, корзинами, чемоданами, сумками. С детьми. Из середины вагона за ними наступала тишина.

На платформу, застеленную мокрыми досками, они вышли последними. Спина толпы была уже на выходе в город. Вагоны опустели, затихли, и только паровоз, с разбегу не успевший отдышаться, шумел и выпускал между колёсами пар.

Старуха налегке двигалась шустро, ни разу не оглянувшись, выказывая тем самым доверие и заглаживая свою вину.

Выйдя из метро, они попали в толчею трамваев с задранными под самое небо номерами и цветными стекляшками сигнальных фонариков. Трамваи стояли, двигались, звонили, открывали и закрывали с шумом двери, выпускали и впускали людей. Вагоновожатые выходили на стрелках с маленькими ломиками и переставляли стрелки в нужном им направлении.

– Зацепа! – торжественно произнесла старуха.

– Что?

– Зацепа! – с той же интонацией, смакуя слово, повторила старуха. – Здесь до ночи шумно. Идём на рынок. Может чего купим подешевле или продадим подороже.

Они вошли в ворота рынка, широкие и глубокие, и более подходящие для крепости средней руки, чем для торжка. Пройдя мимо сухого фонтана, старуха по хозяйски расположилась за прилавком.

– Мешки ставь сюда. Рядом со мной.

– Эй, Лексевна, ты, где такого кавалера подхватила. Для себя сберегаешь или для кого сохраняешь? Ты чего-то сегодня припозднилась. Поздно встали?

Прилавочные соседки захохотали и стали оправлять платки, убирая под них волосы.

– Всё вам языки чесать. О прилавок почешите. Молчали бы лучше – покупателей распугаете.

Перебраниваясь с соседями, Лексевна развязывала узлы на мешках и выкладывала на прилавок кошечек с прорезанными в голове щелями, цветные блестящие коробочки, прошитые по рёбрам крупными стежками, бумажные абажуры и прочие нехитрые предметы быта.

– Ты, милок, ступай. Погуляй часик другой. Расторгуюсь – расплачусь с тобой. Ступай.

Андрей, пройдя рынок насквозь, вышел на неширокую улицу. Справа начинался подъём на мост. Слева – перспектива домов. Он проклинал себя за то, что связался со старухой. Московская жизнь начиналась с рынка, что не сулило ничего хорошего в будущем.

Висящий за левым плечом вещмешок перетянул Андрея в свою сторону. Улица закончилась площадью в окружении двухэтажных домов, и только впереди торчало высокое здание мосторга. Из-за забора пахнуло подгоревшей гречневой кашей. За парикмахерской висел красный рак. Вход в пивную с площади прикрывал от сторонних глаз кругляк деревянного киоска «Союзпечати», выкрашенный коричневым суриком.